Аккуратно. Нежнее. Тело Ксении легло на операционный стол — маленькое, почти невесомое. Как восковая кукла. Кукла, которую мы сейчас будем ломать, чтобы попытаться починить.

Доронин уже распаковывал свое оборудование, его руки летали, бормоча что-то про калибровку и температурные режимы. Провода змеились по полу, как клубок медицинских медуз-горгон.

— Калибровка займет минимум десять минут! — выкрикнул он, пытаясь соединить какие-то разъемы.

— Нет времени! — отрезал я, срывая с себя мокрый от пота халат. — Работаем с тем, что есть!

Астафьева развернула свою станцию мониторинга — три монитора, сенсорная клавиатура, масса проводов. Ее пальцы забегали по клавишам, выстраивая параметры на лету.

— Мне нужно подключить электроды! Шестьдесят четыре канала! Это займет…

— Подключайте самые критичные! — перебил я. — Ствол мозга, дыхательный центр, сердечный! Остальное потом!

Десять минут? Пять минут? У нас их нет! У нас есть секунды!

Каждая секунда промедления — это тысячи мертвых нейронов в ее мозгу. Плевать на калибровку, плевать на протоколы! Сейчас правила пишет Смерть, и мы должны играть быстрее нее.

Неволин уже стоял у раковины. Вода шумела, он методично, с яростью, тер руки щеткой. Движения автоматические, отточенные десятилетиями. Семь минут по протоколу? У нас их не было. Три минуты ускоренной обработки — и в перчатки.

Я рванул к раковине рядом. Вода обжигающе холодная, но я этого почти не чувствовал. Мыло щипало микротрещины на коже. Намылить, смыть, снова намылить. Между пальцами, под ногтями, предплечья до самых локтей.

Я посмотрел на свое отражение в стальном кране. Кто это? Бледное лицо, безумные глаза, мокрые волосы прилипли ко лбу. Не лекарь. Солдат перед штурмом. Солдат, который знает, что, скорее всего, не вернется.

В стекле наблюдательной комнаты, выходящей прямо в операционную, появились темные силуэты. Император Александр Четвертый — его лицо было как восковая маска, ни единой эмоции.

Рядом Васнецов, его пальцы судорожно перебирали янтарные четки. Анастасия Шелестова — бледная, губы сжаты в тонкую белую линию.

Пришли. Пришли посмотреть на финал своего жестокого спектакля. Увидите ли вы чудо или казнь? Или для вас это одно и то же?

Успели так быстро? Похоже находились где-то в этом же здании и скорее всего не спали

— Халат! — скомандовал я. Матрона Егоровна уже держала наготове стерильный комплект.

Руки в рукава. Завязки сзади — Матрона затягивала их с такой силой, что я едва не задохнулся. Перчатки — первая пара, вторая поверх. Двойная защита.

— Готовы? — спросил я, оглядывая команду.

Неволин, уже в маске, молча кивнул. В его глазах больше не было презрения — только холодная, ледяная сосредоточенность. Хирург перед боем.

Астафьева, не отрываясь от мониторов, подняла большой палец.

Доронин, все еще возившийся с проводами, коротко кивнул.

Артем, стоявший у наркозного аппарата, встретился со мной взглядом. Общий наркоз был невозможен — Ксения была слишком нестабильна. Вся надежда на его мастерство седации.

— К черту готовность! — рыкнула Матрона Егоровна, с грохотом раскладывая инструменты на столике. — Время пошло! Спасайте ее, лекарь, или я лично вас четвертую!

Фырк, все это время сидевший тихо, устроился на моем плече поудобнее, его усики подрагивали от напряжения.

— Ну что, двуногий. Час истины. Либо ты гений, либо мы все тут станем соучастниками убийства. Без давления, конечно.

Я подошел к операционному столу. Ксения лежала подо мной — бледная, почти прозрачная, опутанная проводами и трубками.

Мониторы показывали критические значения по всем параметрам. Она умирала. Прямо сейчас, прямо здесь, под безжалостным светом хирургических ламп.

— Начинаем, — сказал я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. — Стереотаксическая рама. Матрона Егоровна, ассистируйте.

Спокойно. Весь хаос остался за дверью. Здесь, в этом круге света, есть только я, пациент и задача.

Семнадцать провалов. Восемь часов отчаяния. Все это не имеет значения.

Есть только восемнадцатая попытка. Последняя. И она должна быть успешной. Другого варианта у нас нет.

Стереотаксическая рама — конструкция из титана и отчаянной надежды. Я закреплял ее на голове Ксении, затягивая винты с ювелирной точностью.

Титан и надежда. Идеальное название для этого инструмента. Один винт перетянешь — трещина в черепе. Недотянешь — погрешность в миллиметр, которая там, в глубине, превратится в смертный приговор. Каждый щелчок фиксатора — как взвод курка.