Вессель. Немецкая фамилия.

В императорской армии и при дворе служило много этнических немцев, это было в порядке вещей. Но почему эта деталь кажется мне такой важной?

«Это не провал, Василий, — сказал он. — Это прорыв. Просто в другой области. Мы искали способ лечить раны. А нашли способ их наносить. Идеальное биологическое оружие — избирательное, контролируемое, неостановимое».

Чудовищная, но безупречная военная логика.

Зачем лечить своих солдат, если можно быстро и эффективно убивать чужих? И ведь с их точки зрения это было абсолютно правильно. Война.

«Я попытался возразить. Сказал, что это противоречит нашей цели, клятве Гильдии, элементарной человечности. Вессель посмотрел на меня как на наивного ребенка. „Война изменилась, Василий. Враг использует отравляющие газы. Нам нужно оружие нового поколения. И вы его создали“».

Хлор, фосген, иприт. Химическое оружие стало нормой ведения боевых действий. На этом фоне разработка биологического оружия была логичным следующим шагом.

Чудовищная логика, но логика.

Я перевернул страницу. Почерк стал совсем неровным, буквы прыгали и плясали.

«Следующую неделю я провел в аду. Днем — участвовал в совещаниях по „оптимизации патогена“. Ночью — искал способ его уничтожить. Они планировали полевые испытания. На военнопленных. „Гуманно“, как сказал Вессель. „Быстрая смерть вместо медленной в лагере“».

Эксперименты на людях. Тогда, в разгар мировой войны, это не считалось преступлением. Военнопленные не были людьми в полном смысле этого слова. Расходный материал.

«Я понял — нужно действовать. В ночь на пятнадцатое марта, когда лаборатория была пуста, я уничтожил все. Все образцы патогена. Все записи. Всю документацию. Использовал термитную смесь — от лаборатории осталось лишь пепелище».

Термит. Горит при температуре в две с половиной тысячи градусов. Плавит сталь. От биологических образцов не остается даже следов ДНК. Он знал, что делает. Он уничтожал свое творение наверняка.

«Подстроил так, чтобы выглядело как несчастный случай. Утечка эфира, случайная искра. Троих ночных лаборантов обвинили в халатности. Их расстреляли на следующий день. Без суда»

Тут была пауза. Несколько строк были зачеркнуты так тщательно, что разобрать их было невозможно. Черные, жирные штрихи, почти прорвавшие бумагу.

«Их кровь на моих руках. Михаил Петров, двадцать три года, женат, дочь двух лет. Сергей Ильин, девятнадцать лет, единственный сын у матери-вдовы. Константин Зуев, тридцать один год, трое детей. Я убил их. Не прямо, но убил. Ради спасения тысяч. Миллионов. Было ли это оправдано? Не знаю. Но другого выхода не видел».

«Проблема вагонетки». Убить троих невиновных, чтобы спасти миллионы.

Этическая дилемма, не имеющая правильного решения. И выбор человека, оказавшегося в такой ситуации. Выбор, который потом не дает спать до конца жизни.

«С собой из горящей лаборатории я смог вынести только эту тетрадь. В ней — мои личные записи по созданию ингибитора. Антидота. „Ключа“, способного выключить патоген. Я начал работу над ним, как только понял, что создал. Предчувствие, интуиция — называйте как хотите. Но я знал — это оружие рано или поздно будет использовано».

Следующие страницы заставили меня забыть об усталости. Они были исписаны формулами. Но не обычными химическими формулами, которые я привык видеть в учебниках.

Это был невероятный, гениальный гибрид строгой науки и древней магии.

Невероятно. Он использовал классическую нотацию Лавуазье для обозначения химических элементов, но свободно комбинировал ее с руническими символами Старшего Футарка.

А это… это же модифицированные каббалистические знаки! Он не просто смешивал два языка, он создал свой собственный, абсолютно уникальный язык для описания магико-биологических процессов!

Длинные цепочки аминокислот на бумаге переплетались с магическими схемами потоков энергии. Структурные формулы белков соседствовали с защитными пентаграммами.

Диаграммы сложных химических реакций включали в себя астрологические символы планет, очевидно, обозначающие необходимые условия для протекания процесса.

— Красиво, — присвистнул Фырк, заглядывая мне через плечо. — Как современное искусство. Только с формулами.

— Это не искусство, — пробормотал я, не отрываясь, водя пальцем по строчкам. — Это гениальность. Он на сто лет опередил свое время. Смотри — он использует принципы, которые в моем мире открыли только в самом конце двадцатого века!