— Сергей, Сергей… — вздохнул он. — Как мне показалось, немного глумливо, и мышь под ложечкой заволновалось.

Ей не понравился ни его голос, ни его намерения.

— Давайте в другой раз. И где-нибудь в людном месте.

— В библиотеке, — усмехнулся он.

— Можем и в библиотеке.

— Нет, Сергей. Сделаем, как говорю я.

— Спокойной ночи, — отрубил я и отключил телефон.

Я подошёл к окну, не включая свет, посмотрел из-за шторы. Ничего подозрительного не обнаружил. Потом позвонил Насте, сказал, что уже ложусь спать, попросил, чтобы она не приходила.

— Ну ладно, — разочарованно вздохнула она. — Как хочешь… Могла забежать к тебе, принести что-нибудь вкусненькое.

— Нет, Настя, правда, что-то я устал сегодня. Лучше посплю.

— Ну, смотри. Спокойной ночи, рыцарь на белом коне.

— Спокойной ночи.

Я действительно, разложил диван застелил бельё и решил выспаться. Лёг под одеяло, закрыл глаза и в этот момент раздался звонок в дверь. Не в домофон, а в дверь. Мышь подскочила на месте и заметалась как сумасшедшая.

— Тихо, — сказал я и, неслышно ступая, вышел в прихожую.

В дверь постучали. Тук-тук-тук по металлу.

— Сергей, это я, Альберт Маратович, — раздался голос Раждайкина. — Открой.

Я нахмурился, соображая, как лучше поступить и в это время услышал, как в замок вошёл ключ и повернулся один раз… и второй…

Если бы я был режиссёром Серджио Леоне, я бы смог снять шикарную сцену в духе того, как начинается лучший его фильм «Хороший, Плохой, Злой». Я показал бы, как замедляется и едва тянется время, становясь настолько густым, что его буквально можно потрогать руками.

Я бы снял, как в зловещей тишине с лёгким скрипом открывается дверь, и в неё медленно входит Плохой. Его роль я бы однозначно доверил Раждайкину, он ведь даже походил чем-то на Ангельские Глазки из фильма, правда был ниже и коренастее. Он бы остановился на пороге, наклонил голову и прищурился.

А дальше бы шёл долгий крупный план, в кадре были бы только глаза Альберта Маратовича, но я сумел бы сделать так, чтобы зритель следил за этим кадром, затаив дыхание. В этом будто бы безразличном взгляде, промелькнули бы страсть, ярость, опыт и ледяное самообладание. И только маленькая бьющая жилка на виске могла бы выдать, что он далеко не настолько спокоен, как хочет показаться.

И тогда камера быстро бы полетела в другой конец длинного коридора и упёрлась в меня. Себе бы я, разумеется, взял роль Хорошего. И теперь зритель разглядывал бы мои добрые, честные и справедливые глаза, понимая, что за кажущейся простотой и открытостью скрывается железный стержень верхотомского Клинта Иствуда.

Камера бы медленно отъехала, открывая зрителям мою фигуру, облачённую в пыльную ковбойскую одежду и руку, нервно замершую у кобуры на поясе, красиво расшитом индейским бисером. А потом бы кадр снова сменился, и все бы увидели подрагивающую руку Плохого, его скрюченные пальцы с грязными и обломанными ногтями, тянущиеся к инкрустированной перламутром рукоятке старого доброго Кольта.

Но я оказался никаким не Серджио Леоне и поэтому нетленные кадры мне снять было не суждено. И наслаждаться этим драматическим зрелищем мне предстояло на пару с незваным гостем.

Раждайкин подмигнул и поболтал висящим на колечке ключом, как колокольчиком. Потом он кивнул сам себе и убрал ключ в карман. На руках его были тонкие латексные перчатки чёрного цвета. Как в бургерной одного шоумена, недавно открывшейся в нашем городе. Возможно он просто забыл их снять после позднего ужина.

Он мягко улыбнулся и потянулся во внутренний карман. А я потянулся к тумбочке, рядом с которой стоял. На ней под бесплатной газетой, которую несколько раз в неделю бросали мне в почтовый ящик, лежала Беретта из тайника в доме Розы. С навинченным на ствол глушителем.

Глаза наши в это время буравили друг друга и, как водится, искрили.

— Не нужно, — покачал я головой, потому что успел первым.

Вжик, и в мою руку удобно легла рукоять прекрасного и проверенного пистолета. Взгляды иногда значат гораздо больше заверений и тысячи высказанных слов. Наши взгляды оказались вполне убедительными и достаточно вескими, чтобы ничего не переспрашивать и не уточнять.

Рука Раждайкина остановилась не выполнив начатого движения до конца. Замерла и что-то увесистое вернулось на своё место под коротким демисезонным пальто.

— Не могу представить, что бы ты делал с моим телом, истекающим кровью, — пожал он плечами и очень медленно вынул пустую руку с расставленными пальцами. — Распилил бы на куски?

— Достаточно было бы повредить руку для начала, — ответил я, прищурившись и не отводя от него ствола. — Чем обязан, Альберт Маратович?

— Жизнь полна неожиданностей, — пожал он плечами и развёл в стороны руки, держа их ладонями вверх, как проповедник. — В жизни встречается много умных людей, но ещё больше самонадеянных дурачков. И оружие часто играет дурную роль. Оно вселяет в этих дурачков необоснованную веру в совершенство своих мыслительных функций. Способностей.