Я снова нацелил ствол ему в лоб.

— Прикрой дверь, — кивнул я Кукуше и, должно быть, в этот момент, Стакан прочитал на моём лице крайнюю решимость.

— В верстаке, — через силу прокаркал он.

Я убрал ногу, подошёл к верстаку и выдвинул ящик. Поверх отвёрток и напильников лежал конверт. Тот самый. Я взял его в руки. На ощупь он казался толстым и внушительным. Но хер его знает, не подменил ли этот пернатый содержимое.

— Где остальное? — спросил я снова направил на него ствол.

— Нет, — каркнул он, — всё там…

По тому, как он это сказал, по глазам, по боли, по отразившемуся на его роже чувству потери, я понял, это была правда. В таких вещах я немного разбирался.

— Живи, — кивнул я. — Пока.

На самом деле… Блин… Внутри меня всё переворачивалось. Оставлять его в живых было нельзя. Но и просто казнить его я не мог. Я не знал, что делать. Хлопнул по плечу Кукушу и пошёл на выход. А сам думал. Думал, блин… Кукуша кивнул и двинул за мной. В дверях он обернулся, чтобы сказать что-то Стакану и вдруг резко крикнул:

— Смотри!

Я среагировал молниеносно. Отскочил в сторону, развернулся и не успев даже осознать, нажал на курок. «Беретта» дважды лязгнула, выплёвывая раскалённые смертоносные сгустки, и об бетонный пол стукнул «Макарыч», выпавший из вытянутой руки Стакана.

Сам Стакан уже не дышал. Он лежал на холодном полу, по которому растекалась чёрная жижа с мерзким сладковатым запахом.

— Тварь… — прошептал Кукуша.

Мы молча протёрли всё, к чему могли прикоснуться, сели в машину и выехали со двора.

— Это то, что я думаю? — спросил дядя Слава через некоторое время.

Я кивнул.

— Мне кажется, — задумчиво покачал он головой, — что нет никакой Аргентины… И когда я об этом думаю, у меня по спине холод идёт.

Он не ждал от меня ответа. Да у меня никакого ответа и не было. Мы помолчали.

— Этого по-любому надо было решать, — покачал он головой.

Он довёз меня до подъезда и крепко сжал руку.

— Не расслабляйся, племяш, — кивнул Кукуша и уехал.

Да как тут расслабишься-то… Я поднялся домой и, не включая свет подошёл к комоду в прихожей. Пахнуло знакомым и уже ставшим родным, запахом дома.

— Серёж, ты? — сонно спросила мама.

— Я…

— Драть тебя надо, — облегчённо вздохнула она. — Как сидорову козу.

— За что, мам…

Я дождался, когда она засопела и нашёл на комоде ключи от соседской квартиры. Подкрался к входной двери, тихо открыл и вышел на площадку. Потом я зашёл в квартиру Семёна Евграфовича и устроил конверт в книжном шкафу за книжками. «Беретту» я положил туда же. Тайник, конечно, так себе, но другого в настоящий момент у меня не было.

Мама ушла на работу раньше, чем я проснулся. Поэтому с самого утра я от неё не огрёб. Чувствовал я себя просто пипец, как. Разбитый, не выспавшийся, попёрся я в школу. Глотова, естественно, после вчерашнего за мной не зашла, поэтому я шагал один.

Уже перед самой школой я заметил её впереди. Она шла не спеша, будто чего-то выжидая. Но когда я её окликнул, сразу прибавила шаг, типа очень спешила на уроки. Я уж думал, этим пасмурным холодным утром ничто не сможет меня развеселить. Но тут не сдержался и улыбнулся.

Настя как бы случайно задержалась в раздевалке, где я её и настиг.

— Чего тебе? — сердито спросила она, заметив меня.

На лице моём расплылась улыбка.

— Настя.

Она прищурилась и плотно сжала губы.

— Ты знаешь, вот ты не зашла за мной и… блин… будто чего-то уже не хватает. Ты завтра заходи, ладно?

— Ага, пусть твоя Анжелика теперь заходит. Маркиза Ангелов.

— Так она же улетела в Москву, — засмеялся я. — На совсем, вроде. Я кстати, кое-что попросить хотел. Можно?

— Нет, — решительно ответила она и повесила на крючок сумку со сменкой.

— Ты же вроде психологией интересуешься?

— Не твоё дело.

— Просто, мне совет нужен. Понимаешь, у меня какие-то блоки… Что там, подсознание или бессознательное… Ну, короче, вот эта хрень не пускает моё сознание, понимаешь, закрывает в памяти травматический опыт. И я вот живу, а сам вообще не помню, что со мной было год назад.

— Врёшь! — воскликнула Настя, разом забыв про свои обиды.

— Нет, не вру, — покачал я головой. — Так что позанимайся со мной, пожалуйста. Если ты петришь, конечно, в этом деле.