Эта Марж очень даже ничего. Ласковая. Ваня привстает на локтях, чтобы посмотреть на соседний дом. Эх, ничего себе!

Соседи все ставни позакрывали. Спят, наверное. Хотя с чего бы. С вечера не гуляли. Мальчик встает, подмыкает трусы, идет в туалет. Когда выходит, опять смотрит в окно, как будто дом может куда-то деться. Большой двухэтажный дом.

Коттедж.

Из маминой спальни раздается богатырский храп. Спит мамуська. Значит, можно по-тихому слинять. Мамуська имеет обыкновение спать до 11-ти. К тому же когда она храпит, то ничего не слышит.

Ваня выбирается из дома и припускает к забору, стараясь идти медленно, но ноги сами несут. Какой у той девчушки медовый голос. А какой зад. Дойдя до забора, он оглядывает чужую территорию. И вообще некоторое время отчаянно тянет время, ожидая, что девушка сейчас сама выйдет. Никто не выходит. Ваня чешет пузо и уже собирается повернуться и уйти, не вечно же здесь торчать, когда видит лежащее на тропинке нечто.

Приглядевшись, понимает, что это дамская туфля. Это ее туфля. Она носила ее на своей прелестной ножке, она пахнет ее духами. Ее вполне можно спереть и спрятать у себя в спальне.

Ваня чувствует зуд приключений. Лишь раз он лазил в соседний сад за мячом и еле ноги унес. Уж очень суровый у них сосед. Бандит, одним словом. Но сейчас его нет.

Никто ему ничего не сделает. Остаются пацаны, которые приехали вместе с красоткой, в репу могут надавать. Но если успеть добежать до мамуськи, то они не сделают ничего точно.

Он решается и лезет через забор, чувствуя себя, по крайней мере, индейцем на тропе войны. Здесь даже земля другая, враждебная. Он едва не сверзился с забора, штакетину обломал, грохот состоялся несусветный. Теперь если поймают, точно убьют.

Однако на шум никто не показался. Крепко, однако, спят. Мертвым сном. Ваня еще посидел на земле для верности, пока утренний холодок не стал холодить попу.

Потом встал, отряхнулся и со всеми предосторожностями двинулся дальше.

Пятнадцать шагов до тропинки он шел целых пять минут. Наконец с вожделением схватил туфлю. Неожиданно холодную, каблук по самые баки в черной земле.

Застежка вырвана абы как, прихватив широкий лоскут кожи с боковины. Ваня почувствовал некий дискомфорт. И тут услышал мужской голос.

– Хозяин, соли не найдется. Меня мамка послала, – громко сказал он, отмазка была заготовлена заранее.

Ему никто не ответил, хотя мужской голос продолжал бубнить. Бубнил, бубнил, потом заиграла музыка, и другой мужской голос солидно сказал:

– Вы смотрите политический кабельный канал Александра Люфтвангера.

Господи, телик. Ваня расслабился. Что они такую лабуду смотрят? В Алге никто Люфта даже не включает. Он местный и все знают, какой он придурок.

Дверь в дом приоткрыта, и вполне возможно дружки Марж уже увидели его, уже начеку. Не дай бог дернется, они за ним. Пожалуй, от этих не убежишь.

Подглядывал он вчера, как Головастый за Марж гонялся. Быстрые ноги. Чистая торпеда.

Ваня постоял немного и когда никто не показался, дискомфорт его усилился. Он на чужой территории, с туфлей. Скажут, украл. Ничего не поделаешь. Вернуть надо. Он вздохнул и направился к дому. У самой двери опять позвал хозяев, и опять никто не откликнулся.

Когда он толкнул дверь, на него пахнуло тяжелым смрадом. Газ что ли у них протекает. Может, Марж нужна первая помощь.

– Хозяева, есть кто живой? – крикнул мальчик, отчаянно зажимая нос, но ведь надо было дышать.

– Ваня, что ты там делаешь? – голос заставил его вздрогнуть.

Мать возмущенно выглядывала в окно.

– Мама, у них тут протечка газа!

– Ваня, немедленно домой!

– Я только посмотрю!

Она возмущенно взвизгнула, он уже юркнул внутрь.

В прихожке, прилегающем коридоре и виднеющейся части зала, несмотря на день, горел свет.

– Есть кто живой? – ломающимся голосом повторил Ваня.

Живые были. По крайней мере, один из двоих салаг, находящихся в зале. Немой был прикручен к стулу и из последних сил напрягал мышцы, чтобы не разошлись бесчисленные раны, методично нанесенные по всему телу крошечным перочинным ножом.

Головану повезло меньше. Или наоборот, ведь он меньше мучился. Обе его быстрые ноги были вырваны из колен, а сам он заботливо усажен ан пропитавшийся тяжелой кровью диван.

Услышав голос избавителя, Немой отчаянно замычал. Ему казалось, что он вдруг научился говорить, что из его рта льется плавная речь. Он уже не чувствовал боли, он был почти счастлив.

Смерть разом вошла в него. Он одномоментно расслабился и тотчас покрылся фонтанчиками крови, которые доселе удерживал нечеловеческими усилиями тренированных мышц.