– Что вы задумали?

– Чего ты так заволновался, Саша? Мы ведь друзья? Правда? Какие могут быть недомолвки между друзьями? я тебе открою даже один секрет. Знаешь, что произошло этой ночью? Ну, правильно, откуда тебе знать. Ты же всю ночь работал, возил клиентов. Кстати не назовешь адреса, где ты их подбирал? Это должны быть людные места и тебя обязательно должен был кто-то видеть. В уголовно процессуальном кодексе это называется свидетели. Признайся, это было бы смешно, если б за всю ночь тебя не видел ни один человек. Но впрочем, это все формальности. Между нами не может быть недоверия. Так вот слушай меня внимательно, только, пожалуйста, никому не рассказывай, а то меня накажут за разглашение. Видишь, я верю тебе все сильнее? Этой ночью какие-то негодяи хотели проникнуть за дозволенный периметр.

Ведь это был не ты? Можешь не отвечать. Конечно не ты. Они нашли богом забытую трассу в лесу и проехали по ней до периметра, но потом их обнаружили датчики.

Помнишь, я говорил тебе про датчики? И ведь не обманул ведь! Не обманул?

Сафа утверждающе кивнул головой, потом спохватился и крикнул:

– Откуда я знаю?

Участковый засмеялся счастливым смехом.

– Вот ты себя и выдал!

– Так в чем угодно можно обвинить!

– Вот! – участковый поднял перст. – Человека очень легко можно оклеветать. Те подлецы были на машине, и у тебя есть машина, – он вернулся к лайбе, тронул зеркало. – Родная деталь? Ни разу не менял? Изумительно. Раритет.

– Не надо, – тихо попросил Сафа.

Участковый прошел вдоль борта, ведя пальцем по полировке, дошел до багажника, открыл, порывшись, распрямился с монтировкой в руке. Сафа сорвался с места, коршуном кинулся на него. Участковый свободной рукой дал ему тяжелую затрещину.

В голове зазвенело, в бок больно ударил асфальт. Сафа кое-как сгруппировался, сел. Все проходящее казалось нереальным. Солнце играло на боках лайбы, вокруг которой, поигрывая железкой, ходил участковый.

– Дохляк, куда ты лезешь со мной тягаться?

Участковый остановил свой поход вокруг машины у задних габаритов. С ними было связано первое детское воспоминание Сафы. Он помнит их высоко над собой и свои тянущиеся тонкие ручки. Отец смеется. Он молодой, здоровый. Красавец докер, все девки вслед смотрели. Папа едет на работу в порт.

Участковый заносит монтировку. Кранк! Изумительной красоты и изящества двухцветный фонарь разлетается вдребезги. Участковый не останавливается, с иезуитской настойчивости выковыривает остатки арматуры из ниши, где раньше был габарит. Та же участь постигает второй. Участковый шумно дышит носом, он выполняет тяжелую нужную работу.

– Остановитесь, я все понял! – хнычет Сафа, куда там.

Участковый берет замах пошире, монтировка скользит над багажником и со всего маху врезается в заднее стекло. Маленького Сафу всегда сажали на заднее сиденье.

Он вставал на сиденье и махал всем машинам. Папа с мамой, сидевшие спереди, недоумевали, чего это все нас так приветствуют? Потом узнавали в чем дело, смеялись, молодые, казалось, они будут жить вечно. Это была не просто машина.

Это была даже не просто часть его жизни. Это часть жизни принадлежала им троим:

Сафе, маме и папе.

Участковый, идя вдоль корпуса бил все окна подряд. С каждым ударом в Сафе словно что-то умирало. Частица жизни. Какие-то неуловимые вещи, но очень важные, чему лайба была свидетелем. По существу она оставалась единственным свидетелем того, что у него когда-то было. На запотевшем заднем боковом стекле он чертил пальцами чертиков. Потом когда ему исполнилось 12,он отвоевал у мамы место спереди. Это было настоящее соревнование, кто займет его первым. Они составляли целые договоры, кто в какой поездке поедет первым туда, кто – обратно.

Когда перестали существовать стекла и фары, участковый бессистемно молотил по корпусу, со скрежетом протыкал борта, открыв дверь, долго выламывал руль и курочил панель. Уничтоженный Сафа смотрел в землю. По щекам текли крохотные слезки. Он и не помнил, сколько времени вообще не плакал. Нет помнил. Это было после смерти родителей, когда он пришел в пустую квартиру, и его взяла тоска.

Тогда он выл, упав на пол, словно волчонок, он никогда не умел плакать. Теперь он похоронил родителей во второй раз.

Участковый отошел от машины, любуясь творениями своих рук. Потом поднял лицо Сафы за подбородок. Свинячие глазки его с нескрываемым удовольствием разглядывали его. Его страдания доставляли ему несказанную радость.

– На автобусе будешь ездить! – с неожиданной злобой произнес Счастливчик и ушел, насвистывая, с чувством выполненного долга.

Сафа смотрел ему вслед, не имея силы даже пошевелиться. Никакая сила на свете не могла его заставить посмотреть в сторону мертвой машины. Он вдруг подумал, что же они сделали с Коляном, что обломали его. Ведь Колян был на порядок сильнее, устойчивее его по жизни. И еще он подумал, что был не прав, когда нехорошо думал, что Колян вот так просто сдался. Не сдавался он. Он и в порт, наверное, через заборы лазил и ночью через леса прорывался. А сломался он уже после, когда ничего у него не вышло, и пришел вот такой Счастливчик и сломал его. Грубо, по-хамски, со смешками и прибаутками. Сильный, подавляюще сильный, пахнущий мужским тяжелым потом, несокрушимый как скала. И еще он понял, почему эта сволочь Корявый так смотрел на него.