И все равно наказания, даже суровые до предела, ничего бы уже дать не смогли. Речь о договоре теперь не шла, тут бы внезапных военных действий избежать. Российское посольство эвакуировали без промедлений, еще Бога благодарили, что вывезти успели. На этом Халифат разорвал дипломатические связи и объявил Россию злоумышленным врагом. И все кругом дружно ему поаплодировали. Нападения тогда не вышло сразу оттого, что слабоват в коленках все же получался весь Объединенный Халифат против Российской державы. Оставалось ждать, чью сторону примет Новая Вавилония. Но Ермолов ждать не мог и в срочном порядке стал тогда обхаживать официальный Багдад. Чем дело кончилось – известно.

А как появился в его жизни этот чокнутый чинуша в рясе, так все сразу и встало на свои места. И змеиный морок, и нездоровье, и страшные галлюцинации. Которые и галлюцинациями-то не были вовсе, зря боялся Ермолов самого себя. И понятны сделались все несчастливые стечения событий, постигшие вверенную его правлению страну. Ни в чем не был виноват Ермолов. Разве лишь только в том одном, что дали родители его, люди тихие и интеллигентно мягкие, сыну имя Владимир. И что вознесла судьба или рука Божья его в президенты, а другая рука, подхалимная и чужая, – в самодержцы Всея Руси, о чем Ермолов, кстати, вовсе не просил. Да и не знал до сего времени. Было шутовство, и первый шут Турандовский с подпевалой Кукуевым то представление затеяли. Тогда удушил бы на месте, случись его воля, а сегодня и подавно. Только страшное существо, обитавшее в шапке, шуток не понимало, и для него Ермолов был настоящий, венчанный царь Владимир Второй, с него отныне и спрос.

Теперь Ермолов ожидал для себя самого наихудшего. Сказал же ему этот смешной человек, кажется, Базанов его фамилия, что цена за спасение выйдет страшная и кровавая. И так в письме было прописано. Что же, Ермолов хоть царь временный и случаем ставленный, но жизни своей жалеть не собирался. Значит, помирать ему скоро, и видимо, мучительно и тяжело. То ли в огне, то ли в воде – кто знает? Но был уже он готов и не только в мыслях. Жалко лишь Женю и Ларочку – как им придется без него? Не в смысле материальном, конечно, а просто в жизни. За ним как за каменной стеной, и он, Ермолов, отчасти и виноват, что приучил к несамостоятельности и зависимости. Но справятся как-нибудь, Евгения Святославовна – женщина сильная внутренне, а Ларочка научится и пообвыкнется со временем, что можно жить дальше и без отца. Тут Ермолов, однако, остановился на мысли, что прежде времени уже схоронил себя, а ведь это не завтра еще случится, и письмо к тому же пока не разгадано ни отцом Тимофеем, ни чудиком в рясе. Может, и удастся за оставшийся ему срок донести до своих близких, что уход его грядущий вынужден и совершится по доброй его воле и что выбора у него иного нет. Поплачут, конечно, а после, дай бог, все же гордиться будут, что отец их неплохой человек и поступил как должно на своем посту.

В эти дни, после откровения письма, Ермолов каждый день к вечеру призывал к себе отца Тимофея. Вроде бы тревожился о Ларочке, которая все отказывалась выходить из комнаты, хотя уже не лежала, а наглухо ушла в учебные книги, однако общаться, как прежде, все же отказывалась. Поляков носил успокоительные, легкие лекарства и обещал, что скоро все придет в норму. Ермолов ему верил, если не от таблеток и настоек, так от естественного течения времени рана сердечная заживет сама собой, в молодости так оно и случается. Переживается тяжко, да проходит быстро. Но не только о дочери шел промеж ними разговор. Раз уж предстояло Ермолову смертельное испытание, то и вспомнил он вдруг о душе. Никогда всерьез не думал, а тут ощутил в себе потребность. В прежние времена Ермолов не то чтобы считал себя всерьез атеистом, а только Бог был и существовал как-то далеко от него. Словно за тридевять галактик и за семь вселенных, не долетишь, не докричишься. Ан вот оно как оказалось, что Бог-то совсем рядом и Ермолов под ним ходит. Да и некуда было еще пойти Второму Владимиру. В государстве его Старое сознание, навеянное ленинскими засушенными идеалами, растворилось без следа, а Новое еще только нарождалось. Тех же представлений, которыми прежде жил Ермолов, вдруг оказалось недостаточно. Делай что должен, и будь что будет, не можешь удержать идею, так сохрани хотя бы честь. Нет, не хватило. Не было какой-то опоры, где могла бы его душа воздвигнуть свой храм и пойти на заклание, не как овца под ножом судьбы, а как избранная жертва за весь свой народ.

И как стал оглядываться и искать вокруг себя, так тут же и нашел. Все время рядом было, да видно, Ермолов иными глазами смотрел. И отца Тимофея позвал теперь уже не как друга давнего и жалостливого, смиренного в прощении и любви, а как действительного пастыря и проводника к свету не мирскому. Один разговор запомнил Ермолов особо, может потому, что как новообращенный сразу хотел от вновь найденной им веры всего и сразу.

– Я так думаю, Тимоша, что Владыка во многом сам виноват. – Он говорил тогда резко и довольно горячо, хотя всегда был сдержан на слова. – Политика невмешательства и стояния в стороне плодов не даст. Активней надо бы и в светской жизни. И пропаганда не помешала б. А то в верующих одни кликуши и неудачники с руками опущенными ходят. Вот издам приказ всем военным подразделениям иметь у себя полковых попов – глядишь, и дедовщина быстрей на нет сошла бы. Как в прошлые времена.

– Что ты, Володя! Приказами такие дела не творятся, – с убеждением и тоже горячо заспорил с ним преподобный. – Церковь есть царство духовное, в него силком загонять грешно. Знаешь, как верно писано в «Божественной комедии»?

– Так то католики. А что немцу смерть, то русскому благо, сам знаешь, – возразил Ермолов. – Вот если бы Закон Божий, скажем, с детства полегоньку внушать, чтобы человек в нем и рос?

– А как с теми быть, для кого Закон Божий иной? В твоем государстве кто лютеранин, кто мусульманин, а кто и иудей. Крестить огнем и мечом? Тоже плохо.

– Тогда пусть в единоборстве равном лучший Закон и победит. Убеждением, не силой, – предложил Ермолов.

– И опять, Володенька, ты говоришь как политик и думаешь так же. Что же, ток-шоу по телепрограммам пустить, зевакам на потеху? Так от веры и остова голого не сохранится. Срам и выйдет. Лучше уж пусть все остается как есть. Да ты не думай, Владыка тоже не лыком шит, делает, что может и нужным считает. Только человек свою дорогу сам должен к Богу искать, а мы так, помощники лишь. А что иное – то уже не церковь. Ты же вот и сыскал свой путь.

– Нет, Тимоша. Не было еще на свете крепкого государства, чтобы без общей идеи прожить и выжить смогло. Не было и не будет. У одних Бог – звонкая монета под покрывалом легкой демократии, у других – кривой меч джихада, у третьих, может, пальма, обвешанная бананами, или живой боженька на самодельном мавзолее. А вот какой Господь у нас станет, и от вас зависит. Проморгаете – так свято место долго пустым не простоит. Стало быть, и ты прав, и я не грешу против истины. А надо искать золотую середину… И не говори опять, что я, мол, политик только. Потому что политика и есть образ государственного общения. Власти и народа. И вам забывать не стоит, что человек духом, может, и на небе живет, да телом-то на земле!