Гигантский, выше кремлевской стены зиккурат Мавзолея дымил красно-черным дымом. Очередь втягивалась в разверстую пасть храма большевистской религии. Порядок у входа наводили двое - один маленького ростика, в мундире тридцатых годов, с двумя большими синими звездами на петлицах, второй, похожий на кобру, в черном костюме-тройке, зловеще поблескивал стеклами круглых очков.

И никто из зиккурата уже не выходил. На верхней же площадке, где финикийцы располагали когда-то статуи своих богов, словно древний Ваал махал сухой рукой и жевал черенок трубки низкорослый усач.

На зубцах Кремля в веревочных петлях висели какие-то люди, в древних долгополых кафтанах. Вдоль стены, прямо под ними расхаживал сажеными шагами огромный двухметровый мужчина с выпученными глазами и грозил кулаками тем, кто пытался пошевелиться.

Пытаясь вырваться из гранитного плена, под кремлевской стеной ворочали мраморными головами намогильные бюсты идолов революции.

А со стороны Исторического Музея выехала вдруг конная группа. У каждого из них к седлу была привязана метла и отрубленная голова собаки. Только один всадник, скакавший чуть впереди всех, был без страшных украшений. Но темный пламень в глазах делал предводителя страшнее всех его спутников. Даже рыжебородого, у которого собачья голова была не отрубленной, но оторванной. Всадники Смерти гнали плетками перед собой двух человек в разорванных рубищах и с выколотыми глазами.

Направлялись они к безглавому, почему-то, собору Василия Блаженного, около которого расстреливали по очереди древний портрет женщины с ребенком на руках французский гренадер и польский шляхтич.

Около них ползали в гное и крови два безруких и безногих туловища. Их конечности были свалены в кучу около мертвенно-мраморного Лобного Места. Калеки зубами выхватывали из кучи то руку, то ногу, примеряли их, пытаясь найти свою. Они то безбожно материли друг друга, то черным словом поминали то "Фрола-Каина", то "Катьку-стерьву".

И высоко в черном небе парил знакомый с детства силуэт Козлобородого И прищур его глаз казался внимательным, но отнюдь не добрым. Словно выцеливал он тех, кто еще не пришел к Нему.

И не было видно ни памятника Минину и Пожарскому, ни тянущейся сквозь тучи к небу колокольни Ивана Великого, ни золотых куполов кремлевских соборов.

Только кровавые пентаграммы рубиново горели в темноте, стараясь перевернуться и занять свое настоящее положение - одним лучом вниз.

– Вот это да!
– потрясенно выдохнул Лешка. Вся история, настоящая история, не та что в учебниках, а именно настоящая проходила перед ним. Мечтал ли он когда-нибудь о таком.

– Боже, какой ужас!
– спрятала лицо Оля на груди у Мишки.
– Давайте уйдем отсюда.

– Не боись!
– постарался ободрить Алексей.
– Это все равно, что кино. Понимаешь, ну как ужастик.

– Чего-то не хочется такой ужастик смотреть.
– поморщился Мишка.
– Может как-нибудь уйдем отсюда?

– Эх, если б я знал как...
– почесал голову командир.

И тут багровая лысая голова, парящая над площадью заметила не порядок в ее владениях, и усатый курильщик показал на них трубкой. Со всех сторон площади к ним побежали люди - красноармейцы в буденновках, кегебешники в аккуратных серых костюмах, дружинники с красными бантами на кожаных курточках, немецкие летчики в прошитых пулеметными очередями регланах.

– Кино, говоришь...
– напряженно сказал Мишка, а Аня только и успела вымолвить: "Мама!", как тут же все кончилось. И было это все несколько секунд.

Вокруг ходили нормальные люди и откуда-то взялось солнце, словно и не было позади трех пасмурных дней. Весело сверкали башни Кремля и купола соборов, и Лобное место в солнечном свете, больше походило на театральную мини-сцену.

– Блин, не нравится мне это.
– Вытер Лешка вспотевший лоб.

– Что не нравится? Красная площадь?
– хрипло, слегка пошатываясь от напряжения, спросила Аня.

– Нет, хотя да, но я не про это. Не нравится то, что мы проваливаемся неожиданно, и так же неожиданно возвращаемся. Надо как-то научиться контролировать это. Скорей бы вечер! Столько вопросов...

– А ответы только у Володи.
– Вздохнул Мишка, состояние которого улучшалось на глазах. Впрочем, как обычно.

– Это точно. Ну что пошли на Мавзолей полюбуемся?
– спросил ребят командир.

Оля зябко передернула плечами в ответ:

– Чего-то не охота близко подходить. После всего...

– Да пошли! Там же только мертвые, чего они нам сделать могут!
– Мишка, типичный сангвиник, был уже опять оптимистичен.

– Кто его знает... Здесь же хоронили атеистов, сатанистов и самоубийц. И не отпевали никого. Вот и бродят, наверное, неупокоенные.

– И Гагарин тоже сатанист?
– покосилась на Олю критичная Анюта.

– Ну это, наверное, исключение из правил.
– Вступился за подругу Мишка.
– А кто там, кстати, самоубийцы?

– Орджоникидзе, например. Застрелился в период сталинских чисток. То ли в знак протеста, то ли от бессилия, то ли от страха. А может и еще кто... Мы многого не знаем!
– философски заметил Алексей. А Мишка сделал вид, что принюхивается: