Шрифт:
После того как он в очередной раз повесил трубку, Наталья Николаевна встала.
– Очевидно, я отняла у вас много времени, – сказала она, не чувствуя уже ничего, кроме скуки.
Директор протянул ей руку:
– Вот все это вам необходимо учесть, приступая к работе, – заключил он.
Выйдя на улицу, Наталья Николаевна вдруг остановилась, напряженно морща лоб, как человек, обнаруживший пропажу. «Что же мне все-таки необходимо учесть?» – подумала она, но, сколько ни старалась, ничего не могла восстановить в памяти.
Наталья Николаевна быстро втянулась в жизнь 801-й школы. Она думала, что к своему новому положению воспитателя будет привыкать постепенно. Ведь когда она была здесь на практике, лишь ребята относились к ней, как к полноценному, не отличающемуся от других педагогу. Сама-то она знала, что еще не учит и не воспитывает, а пробует свои силы и дает другим проверить свои умения (недаром же на ее уроках сидел и наблюдал опытный, старый методист).
Теперь она – воспитатель, и никто со стороны не наблюдает безотрывно за ее действиями, чтобы сказать потом, какие ее слова и жесты были правильны, а какие излишни. Это чувство самостоятельности было в первые дни для Натальи Николаевны и радостным и немного тревожным.
А потом безграничная работа старшей пионервожатой настолько поглотила ее, что она просто не успевала взглянуть на себя со стороны. И так странно звучало, когда ее спрашивали дома: «Привыкаешь понемногу?» Она не привыкала к работе, а разом окунулась в нее с головой.
Поначалу, когда она еще не узнала людей, которые трудились бок о бок с ней, Наталья Николаевна наивно полагала, что одна только явственно видит недостатки в своей школе. Ее глаз цепко и изумленно подмечал многое.
Прошло немного времени, и Наталья Николаевна убедилась, что есть в коллективе люди, которые не только всё видят не хуже ее, но и ведут со всем, чего она не приемлет в 801-й школе, настойчивую, трудную борьбу. Причем борьбу совершенно открытую; неизвестно о ней было разве что только ребятам.
Наталье Николаевне как-то пришло на ум, что если б даже ее теперешней работе не предшествовала педагогическая практика здесь же, если б она решительно ничего не знала раньше о 801-й школе, то и тогда смогла б определить без колебаний, кто в идущей борьбе принципиален и честен, а кто – нет.
Ведь Ксения Николаевна, Макар Андронович и другие педагоги, думавшие, как она, неизменно выносили важные вопросы на обсуждение открытого партийного собрания, на обсуждение педсовета – словом, желали, чтоб обо всем судил коллектив.
Андрей Александрович, напротив, предпочитал и стремился все важные вопросы, и спорные в том числе, решать сам. Иногда он советовался с Котовой или с теми из педагогов, кто его не критиковал, для чего приглашал их к себе в кабинет.
Коллективным обсуждениям он противился под предлогами то внушительными, то туманными и был на эти предлоги неистощим. Все это было достаточно красноречиво само по себе, если и не вникать в суть спора, шедшего между лучшими педагогами и директором. А о сути этого спора, превратившегося в борьбу, Наталья Николаевна не смогла бы сказать четче и ясней, чем это сделала на ее глазах Ксения Николаевна.
– ...Коллектив не хочет незаслуженной славы, – говорила Ксения Николаевна с трибуны открытого партсобрания. – В районе половина школ больше достойна названия лучшей школы в районе, чем наша восемьсот первая. Если судить по совести, а не по проценту успеваемости, наше место не первое, а одно из последних. Наша школа – горько, но правда – работает на троечку с минусом.
– Я не согласен с вашей оценкой работы советской школы, – сказал Андрей Александрович. – Весьма странно слышать такую хулу от человека, который, казалось бы, должен представлять себе...
– Я вам не позволю меня не понять, – перебила Ксения Николаевна. – Я с вами говорю не о советской школе, а о восемьсот первой школе города Москвы. Тут есть разница. Советская школа завоевала свой авторитет делом. Она его завоевала десятилетиями благородной работы. Ее авторитет стоит высоко. Я далеко не все страны на земле объездила, но вот думаю: нет в мире лучше советской школы – она самая человечная.
– Так, следовательно, мы с вами думаем одинаково! – воскликнул Андрей Александрович с широкой, хоть и несколько принужденной улыбкой. («К чему тогда весь инцидент?»)
– Повремените протягивать мне руку, – сказала Ксения Николаевна. – Договорю сначала, и тогда – извольте, если не раздумаете... Беда, что у восемьсот первой школы авторитет сейчас дутый. Не делом он завоеван, а бойким словом и... – Ксения Николаевна сильнее опирается руками на стол, на ее лице появляется выражение боли и гадливости, – и обманом! – заканчивает она. – Заслонять авторитетом всей советской школы недобросовестную работу восемьсот первой мы не позволим!
Так резко Ксения Николаевна говорит впервые. Наташа догадывается об этом по лицам своих соседей. Поддержат ли парторга? Что будет дальше?.. И тотчас Наталья Николаевна ловит себя на том, что такими вопросами может задаваться зритель, читатель, тот, от кого не зависит, как будет дальше развиваться действие. А от нее отчасти зависит это! Она – полноправный член коллектива, она, во всяком случае, поддержит Ксению Николаевну!