Шрифт:
– А чего ж он тогда тебе: «побоялся, побоялся»? – спросил Кавалерчик.
– Да тут такая история... – неохотно сказал Ляпунов. – Встретил я его, значит, дня три назад, прошу прощения, в бане. Одеваемся рядом. Он мне показывает часы ручные с серебряной браслеткой. «Хороши?..» – «Хороши, – говорю. – Откуда у тебя?» Отвечает: «Достал». Я еще раньше почему-то понял, что не дареные. «Не купишь у меня? – спрашивает. – Им цена четыреста рублей, отдам за триста пятьдесят». – «Нет, говорю, не требуется». Он вздыхает: «Придется в скупку нести». Потом меня просит: о часах – никому. А напоследок стал ко мне на Новый год навязываться.
– Вот подлец! – сказал Валерий.
– Н-да, действительно, – произнес Станкин с тем напряженным выражением лица, которое не разглаживается, пока человек не свыкнется с услышанным.
– Да не скажи он про часы, я б его все одно не пустил. Душа к нему не лежит, и все, – добавил Ляпунов, как бы успокаивая товарищей тем, что Шустиков никоим образом не мог оказаться с ними за одним столом.
Все помолчали.
– Между нами девушками говоря, – нарушил тишину Гайдуков, – дабы, как выражаются ученые люди, поставить точки... Стась, над чем вы ставите точки?..
– Над «и», – откликнулся Станкин с постным видом, осуждающим Игорево балагурство.
– Так вот, чтоб поставить эти точки: стянул, что ли, Лешка Шустиков часишки с браслеткой?.. Или как? А, Ляпа?
– Стянул ли, нет ли, а была у них с Костяшкиным афера – это точно. Ну, шут с ними, ребята! – заключил Ляпунов.
– Жень, – сказал Станкин, волнуясь, – это паршивая история, конечно... Но у меня к Шустикову доверия не было. Нет, знаешь, такого впечатления: невероятно! Этого нет. Но я не могу представить другого. Ты же фактически знал об этой уголовщине и никому ни слова не сказал! Мы же узнали случайно.
– И что переменилось, – осведомился Ляпунов, – оттого, что теперь узнали?
– Как «что»?
– Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?
– Поставил бы в известность, как же иначе?
– Кого? О чем?
– О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было сказать в школе.
– Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил. И что?
– Ничего не вышло, – сказал Валерий. – Отвертелись оба.
– Все-таки, – упорствовал Станкин, – не нужно доходить до абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне вероятно, помогло бы.
– Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы...
– ...доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся ворюга? – докончил Ляпунов.
– Так что, с этой точки зрения, остается – невмешательство? – наседал Станкин.
– Молодцом, Стасик, всегда бы так! – и поддержала и уколола Лена.
– Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! – произнес Станкин, точно втолковывая.
– Жуть все-таки, а, Ленка? – поежилась Терехина.
– Об уголовном! – отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.
В разговор вклинился Кавалерчик.
– Ребята, – сказал он примирительно, – к чему спорить, что надо было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно понять...
– За решеткой, если Лешка не врет, – сказал Ляпунов.
– Вот о том, что слышали мы все, – Кавалерчик обвел рукой остановившуюся полукругом компанию, – мы можем сообщить. Всем уж поверят.
– Резонно, – одобрил Станкин.
– А по мне, – сказал Ляпунов, – хоть Лешке часы, конечно, достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.
– Ну, знаешь, с такой позиции... – возмущенно начал Станкин.
– Действительно, Женька! – укоризненно вставила Терехина.
– Погоди, – ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, – ведь Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков – он паршивый тип, а насчет «полундры» фискалить все же не побежал.
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
– Дело Кавалерчика, – сказала она, – это была ерундистика. Раздули муху до размеров слона.
– Конечно, – ответил Ляпунов. – Только мы ж этого на собрании не говорили. А просто «муху» на «божью коровку» подменили. Так?
– Ой, Женька уж скажет! – вздохнула Терехина с нежностью и сокрушением.
– И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, – продолжал Ляпунов, – как бы он нашу «полундру» не выдал. Вот какая вещь...