Шрифт:
Муж молчал, но ей показалось, что он доволен ее ответом.
– И я полагаю, ты не совсем понимаешь, как воспринимает твою поэзию читатель, – решилась она добавить, но тут же пожалела о своих словах.
– Конечно, не понимаю, – согласился Рис. – Но в этом нет ничего удивительного. Ведь большинство моих читателей – дамы.
Сабрина вздохнула с облегчением; она опасалась, что мужу не понравится ее последнее замечание. Улыбнувшись, она спросила:
– Ты ведь напишешь еще одну книжку стихов?
Он вдруг нахмурился и с вздохом ответил:
– Знаешь, за несколько месяцев я не написал ни строчки.
Она замерла с вилкой в руке.
– Ни строчки? Но ведь во время нашей первой встречи… Кажется, ты тогда подыскивал рифму для слова «грех».
Он невесело рассмеялся.
– Ничего я не подыскивал. Просто пошутил. Я тогда писал письмо своему поверенному.
Сабрина посмотрела на него с удивлением. Потом сказала первое, что пришло в голову:
– Рис, ты неисправим.
– Конечно, дорогая.
– И никогда не исправишься, – добавила она, потянувшись к кусочку пирога.
Граф снова рассмеялся, но теперь это был веселый смех, явно свидетельствовавший о том, что настроение у него улучшилось. И Сабрина вдруг поняла, что теперь они с Рисом как настоящие муж и жена. Они мирно беседовали за обеденным столом и даже подшучивали друг над другом. А если в разговоре возникали паузы, то это уже нисколько их не смущало, и молчание казалось тягостным.
– Ты еще не нашел портрет матери? – спросила Сабрина, вспомнив про картинную галерею мужа.
– Нет, но продолжаю поиски.
– А у меня есть портрет моей мамы.
– Может, его тоже повесить в галерее? – спросил Рис. Сабрина тихонько вздохнула.
– К сожалению, это всего лишь миниатюра. И это все, что у меня осталось от мамы. Я знаю, что ее зовут Анна – так, во всяком случае, написано на оборотной стороне медальона. И отец считает, что я, наверное, очень на нее похожа.
Рис внезапно изменился в лице – словно его поразила какая-то мысль.
– Мне всегда хотелось увидеться с ней, – продолжала Сабрина. – Но я не знаю, где ее искать. Не знаю даже, жива ли она.
Рис встряхнулся, как бы очнувшись после минутной задумчивости.
– А ты знаешь, как попала к викарию Фэрли? – спросил Рис.
– Однажды ночью меня привезли в его семью. Это произошло незадолго до того, как он перебрался в Тинбюри. Это все, что я помню. Но он сказал, что, скорее всего моя мать умерла. А я почему-то в этом сомневалась.
– А когда это случилось?
– В 1803 году. Это я, конечно же, знаю.
Рис молча кивнул и налил вина себе в бокал. Сделав несколько глотков, он обвел взглядом комнату, потом спросил:
– А что ты помнишь о тех днях?
– Почти ничего, – ответила Сабрина с грустной улыбкой. – Помню, что меня и еще двух маленьких девочек разбудили среди ночи, и мы все расплакались. И я смутно помню какой-то женский голос… какая-то женщина нас успокаивала, но я не уверена, что это была моя мать.
Рис посмотрел на нее с таким выражением, как будто впервые увидел. «Что с ним? – думала Сабрина. – Почему он так смотрит на меня? Ах, наверное, мои слова пробудили у него воспоминания о матери и сестре, которые тоже умерли…».
Решив сменить тему, Сабрина проговорила: – Знаешь, Рис, я заметила, что в Ла-Монтань нет ни одной картины кисти мистера Уиндема? Почему?
Он молчал – словно не слышал вопрос. Потом взглянул на нее с удивлением и пробормотал:
– Неужели не видела? А… конечно. Разумеется, не видела, – добавил он с усмешкой.
– Но говорят, ты приобрел несколько его полотен, – продолжала Сабрина. – Мистер Уиндем не считает себя хорошим художником, но не теряет надежды им стать, потому что ты все время говоришь, что веришь в его талант.
– Видишь ли, Уиндем – мой добрый друг, – ответил Рис, прожевав кусочек мяса.
Внимательно посмотрев на него, Сабрина спросила:
– Выходит, что ты… ты просто помогаешь ему? Приобретаешь картины Уиндема только потому, что хочешь им помочь?
Рис с вздохом кивнул.
– Ты права, дорогая. Только, пожалуйста, никому не рассказывай об этом, – добавил он, почему-то смутившись.
Сабрина просияла.
– Конечно, не скажу, Рис.
После обеда Рис покинул ее – судя по всему, удалился в свой кабинет.