Шрифт:
Последний рождественский ужин, который запомнился Гермии, был наименее приятным из всех ужинов, на которые она была приглашена в усадьбу.
Поскольку Мэрилин была особенно неласкова с ней в тот вечер, Гермию особенно удивим", что она пришла теперь за помощью к ней.
Она сидела на табуреточке в ожидании, и ей казалось, что кузина затрудняется в выборе слов, чтобы сказать, что ей нужно.
И как будто решив, что сначала она должна проявить больше теплоты к Гермии, чем обычно, Мэрилин заметила:
– Я смотрю, Гермия, что ты выросла из платья, которое носишь! Оно слишком тесно для тебя и коротко! Я думаю, мне следовало бы догадаться об этом раньше, ведь у меня много платьев, которые я больше не ношу и которые я могла бы отдать тебе.
На какой-то момент Гермия напряглась от такого предложения.
У нее мелькнула мысль, что она лучше будет носить тряпки и лохмотья, чем станет объектом благотворительности Мэрилин. Но затем она упрекнула себя в эгоизме.
Ее отцу и матери трудно было купить материал для нового платья, когда все деньги, которые они могли откладывать, уходили на одежду для Питера.
Только в прошлый вечер Питер спросил матушку, когда отца не было в комнате:
– Как ты думаешь, мама, есть ли какая-нибудь возможность приобрести для меня новый верховой костюм? Я стесняюсь того, который ношу теперь, а поскольку у меня появилась возможность участвовать в соревнованиях по стиплчейзу, проходящих во дворце Бленхейм, я не хочу, чтобы тебе было неудобно за меня.
Мать улыбнулась.
– Ты знаешь, что я горжусь тобой, и я заметила, как износился твой френч. Я уверена, что мы с папой сможем найти деньги для нового.
Петр обнял мать и поцеловал ее.
– Ты славная мама! – сказал он. – Я знаю, как мало вы тратите на себя, и по временам чувствую себя, как назойливая бедная вдова.
Матушка засмеялась.
– У тебя будет верховой костюм, сынок. Не так, так эдак мы найдем деньги на него!
Гермия знала, что это означает прощание с планами на новое платье для" мамы, а также и на новую шляпку, которая была обещана ей самой, как только появится возможность.
Все это пронеслось в ее голове, и она быстро сказала:
– Это было бы очень, очень щедро с твоей стороны, Мэрилин, если бы ты послала мне что-либо, ненужное тебе. Ты отлично знаешь, как приходится выкручиваться папе с мамой, несмотря на то что они экономят на всем.
– Я прикажу моей камеристке упаковать все, что мне не нужно, – пообещала Мэрилин. – А теперь, Гермия, позволь мне рассказать тебе о том, что мне нужно от тебя.
– Что же это?
– Я должна объяснить тебе сначала, какой у нас сейчас важный гость.
По мере дальнейшего рассказа Гермия не отрывала глаз от лица кузины.
– Это – маркиз Деверильский, и сказать тебе откровенно – я намерена выйти за него замуж!
Гермия тихо вскрикнула от неожиданности.
– О Мэрилин, это поразительно! Ты сильно влюблена в него?
– Вопрос не в том, влюблена я в него или нет, – ответила Мэрилин. – Маркиз Деверильский – несомненно самая выгодная супружеская добыча во всем Лондоне!
– Почему самая выгодная? – спросила с любопытством Гермия.
– Потому что он богат и занимает блестящее положение У него есть лошади и поместья, которые лучше, чем у кого-либо другого.
– Мне кажется, я слышала, как папа говорил что-то о нем, – сказала Гермия, силясь вспомнить, и оттого нахмурила брови.
– Невероятно, чтобы дядя Стэнтон знал маркиза, – быстро сказала Мэрилин. – Он вращается лишь в самых возвышенных кругах, а его скаковые лошади побеждают на всех классических скачках, поэтому его ценят и уважают везде.
Она тихонько вздохнула и произнесла голосом, в котором зазвучали наконец искренние человеческие нотки:
– Став его женой, я заняла бы почти королевское положение! Каждая девушка страшно завидовала бы мне, если бы мне удалось завлечь его.
– И ты думаешь, он сделал бы тебя счастливой? – спросила Гермия.
Поколебавшись, Мэрилин ответила:
– Я была бы очень, очень счастлива стать маркизой Деверильской, и я намерена достичь этого!
В ее голосе послышались жесткие нотки, слишком хорошо знакомые Гермии.
Когда Мэрилин нацеливалась на что-то, всем окружающим лучше было предоставить ей немедленно то, что она хотела.
Когда она была еще ребенком, уже тогда обнаружила, что вспышки ее истерик доводили няню и гувернантку до такого состояния, что они сдавались: противиться было бесполезно.