Шрифт:
Степан молча слушал князя Семена. Беседа со Львовым заставила его поглядеть на весь свой поход другими глазами: «Да мы с тобой, Стенька, державе российской дорогу кажем! – воскликнул он про себя. – Вишь, князь-то чего надумал: трухменцев царю покорить. Ворота в Индию через пустыню трухменску. А ты, Степан Тимофеич, иди-ка воюй! Небось как в Волгу пустить нас, так пушки отдай, то да се, а в пустыню, то милости просим! А черта нам в ней! Хитер князь... И вам тут покой, и нас там – змеиными стрелами, как Ивана...»
Степан засмеялся своим мыслям.
– Ты что? – спросил князь.
– Слава – хмельное питье и сладкое. Что же ты, воевода, мне уступаешь, сам не хочешь испить? Давай-ка лучше просто винца. – Степан поднял кубок и стукнулся с князем. – Голову кружишь ты мне, князь Семен Иваныч! – добавил он. – Я простой ведь казак!
– А Ермак кто же был?! Лиха-то беда начало! А дело пойдет – тогда государь воевод на подмогу вышлет... Ведь силы скопилось в народе! Оттого грабежи, непокой. А там новые земли, простор...
Степан залился хохотом.
– Да ты, князь, забавник! «Простор»! Али нам на русской земле тесновато стало?! Слава богу, хватает. Куды еще! Ты мыслишь, что Дона мало?! Аль домовитые плачут, что им от нас тесно?! Не беда – потеснятся!.. Не в трухменцы, князь, – на Дон хотим.
– А на Дону и опять воровская свара пойдет? – сказал князь.
– На Дону воровство какое! Богаты придем, избы новые ставить учнем, то да се, скотинку купить, кто сад заведет, кто лавку откроет. А я рыбак. Я сети себе такие велю сплести, что всю рыбу разом свезу на московски торга...
– В атаманы донские, чай, метишь?
– Как народ оберет, князь, а чести не откажусь! Кто же власти не любит! Где власть, там богатство, – с умышленной простоватостью сказал Степан.
– А старый-то войсковой атаман не отдаст ведь бунчук, – поддразнивая, допытывался воеводский товарищ.
– А старый-то атаман, князь, то крестный мой, Корней Яковлич! Он меня, как сыночка, любит и балует. У нас с ним и лен не делен. Он меня, князь Семен Иваныч, ведь смолоду в атаманы прочит! Приду – обоймет, расцелует, слезами на радостях обольет...
– А чего ж он писал... – Князь Семен спохватился и смолк.
Разин вдруг разразился неистовым хохотом.
– Писал, старый пес?! – спросил Разин со злой усмешкой, уже не таясь. – А то и писал – знает, что я ворочусь, так сверну башку!.. Вот-то, князь Семен, вы и пушки отнять у меня хотите, чтобы Корниле дать волю. Да нет, не дождетесь! Я государю принес вины, а с Корнилой не будет мира!.. Я, может, затем и царю грешил, может, персов шарпал затем, чтобы мне на Дону стать первым, Корнилу зажать... Я за то ведь казачьи души губил, кровь народную пролил, за то и жену и детей покинул, в чужие страны пошел... Теперь я богат и силен. Правды добьюсь, князь Семен Иваныч. Весь Дон под себя заберу!..
– Ну, знаешь, Степан, ведь так-то ты сам себе яму роешь! На Дону похваляешься драку затеять. Да как же нам пушки тебе отдать! Боярина князя Иван Семеныча нрав я знаю. Коли ты хочешь на Дон попасть, то все, как в грамоте государевой сказано, так и твори, а то не отпустит! – сказал стольник.
Степан отодвинул скамью и встал. Из-под густой бороды на темной, обветренной и загорелой коже Степана вспыхнул румянец.
– Так вон ты зачем меня звал! Напоить да добром уломать отдать пушки, а там и послать на съедение! Не отдам, князь Семен Иваныч! – отрезал Степан. – Да, мыслю, ошибся ты, князь, и в боярском нраве, – сдерживаясь, сказал он. – Воевода боярин Иван Семеныч не жесток сердцем. Ден десять пройдет – он и сам нас отпустит и пушек не спросит, а про ясырь-то и думать забудет!..
– Чем его застращаешь? – спросил князь Семен с озорным любопытством, словно сам был не воеводским товарищем, а одним из разинских есаулов.
– И стращать не стану, а буду лежать в шатре да погоды ждать. А погода-то, слышь, князь, играет! – сказал Степан, кивнув на окно, за которым во дворе слышался гул народной толпы...
– Чернь играет! Ей что – лишь бы бражку пить! – презрительно возразил воевода. – Чернь играет – что ветер дует! Не тебе плыть по ветру, Степан!
– А чего ж мне не плыть, коли дует попутный? На то люди надумали парус. И бражка-то ныне твоя, а во славу мне... Слышь, чего кричат?..
Степан приложил палец к уху, и, словно в ответ на его слова, донесся с воеводского двора чей-то зычный, как колокол, голос:
– В честь и славу твою, Степан Тимофеич, пьем чашу!
– Здрав будь, батюшка атаман! – поддержали его крики пирующей толпы.
Степан встал, резким толчком отодвинул тяжелую скамью, налил кубок, поправил чалму на голове и, широко, по-хозяйски распахнув дверь, вышел к народу на высокое воеводское крыльцо.
– Во здравие всех вас, дети! – сказал он, подняв кубок.