Что может быть печальнее и тяжелее возвращения бедной вдовы домой? Так как молодые супруги были одиноки, то, когда муж умер, магазин заперли, торговля пришла в упадок, как останавливаются часы, когда останавливается маятник. Послали за врачом, который лечил больного, разысканы были те, кто присутствовал при последних минутах умирающего. Она попросила передать ей волосы, завещанные мужем. Врач вспомнил, что он действительно велел остричь ее супруга, парикмахер вспомнил, что он действительно остриг его, — вот и все. Волосы же куда-то запрятали, выбросили — словом потеряли.

Женщина была в отчаянии: она не могла исполнить единственное желание умершего, чтобы она носила браслет из его волос. Прошло несколько ночей, очень тяжелых, тоскливых ночей, в течение которых вдова бродила по дому, словно тень. Едва она засыпала или, вернее, едва она начинала дремать, как правая рука ее немела, и она просыпалась оттого, что онемение почти достигало сердца. Это онемение начиналось от запястья, то есть с того места, где должен был находиться волосяной браслет и где она ощущала сдавливание как бы от очень тесного металлического браслета, а от кисти онемение, как мы сказали, распространялось до сердца.

Было очевидно, что умерший таким образом пытался показать, как сожалеет о том, что его последняя воля не была исполнена. Вдова именно так истолковала эти свои ощущения. Она решила вскрыть могилу и если будет возможно, то собрать оставшиеся волосы и выполнить последнее желание мужа. Никому не сказав ни слова о своем плане, она послала за могильщиком. Но могильщик, хоронивший ее мужа, к этому времени тоже умер. Новый могильщик всего две недели назад вступил в должность и не знал, где находится могила ее мужа. Тогда, надеясь на откровение, она отправилась одна на кладбище, села на могилу, покрытую свежей зеленой травой, какая обычно растет на могилах, и стала выжидать какого-нибудь нового знака, по какому могла бы приняться за свои розыски.

На ограде кладбища было изображено шествие мертвецов. Взгляд ее невольно упал на Смерть, и она никак не могла оторвать его от этой насмешливой и страшной фигуры. Но вот ей показалось, что Смерть подняла свою костлявую руку и пальцем указала на могилу среди нескольких недавних свежих могил. Вдова направилась прямо к этой могиле, и, когда подошла к ней, ей показалось, что она ясно увидела, как Смерть опустила руку на прежнее место. Тогда она отметила могилу, пошла за могильщиком, привела его к указанному месту и приказала:

— Копайте здесь!

Я присутствовал при этом. Мне хотелось проследить это таинственное происшествие до конца. Могильщик принялся копать. Добравшись до гроба, он снял крышку. Сначала он было поколебался, но вдова сказала ему твердым голосом:

— Снимайте, это гроб моего мужа.

Он повиновался, так как эта женщина умела внушить другим ту уверенность, какую она сама испытывала. И тогда свершилось чудо, которое я видел собственными глазами. Не только тело оказалось телом ее мужа, он не только имел, если не считать бледности, свой прижизненный облик, но остриженные волосы со дня смерти так отросли, что пробивались во все щели гроба. Тогда бедная женщина нагнулась к покойнику, который казался спящим, поцеловала его в лоб, отрезала прядь этих длинных волос, столь чудесным образом выросших на голове мертвеца, и заказала себе из них браслет. С этого дня онемение по ночам исчезло. Но всякий раз, когда вдове грозило какое-либо несчастье, ее предупреждало об этом тихое сдавливание, дружеское пожатие браслета.

— Ну! И вы полагаете, что этот мертвец действительно умер? Вы думаете, что труп был и в самом деле трупом? Я так не думаю.

— Но, — вмешалась бледная дама таким странным голосом, что мы все вздрогнули в темноте, царившей в комнате из-за отсутствия освещения, — вы слышали, не выходил ли этот покойник из могилы, вы слышали, не видел ли его кто-нибудь и не чувствовал ли кто его прикосновения?

— Нет, — сказал Аллиет, — я уехал оттуда.

— А! — воскликнул доктор. — Вот мадам Грегориска уже готова превратить вашего купца-швейцарца из Базеля в польского или венгерского вампира. Разве вы во время своего пребывания в Карпатах, — продолжал, смеясь, доктор, — не встречались там случайно с вампирами?

— Слушайте, — произнесла бледная дама со странной торжественностью, — раз здесь уже все рассказывали свои истории, то и я расскажу одну. И вы, доктор, уже не сможете сказать, что это вымысел, ибо это моя история. Вы узнаете, почему я так бледна.

В эту минуту лунный луч пробился через оконные занавеси и осветил кушетку, на которой она полулежала. Луч озарил ее синеватым светом, и она казалась черной мраморной статуей надгробия. Никто не откликнулся на ее предложение, но молчание, царившее в гостиной, показывало, что все с волнением ждут ее рассказа.

— Я полька, родилась в Сандомире, в стране, в которой легенды становятся предметом веры, в которой верят в семейные предания столько же, а может быть, даже и больше, чем в Евангелие. Здесь нет замка, в котором не было бы своего привидения, нет хижины, в которой не было бы своего домашнего духа. Богатые и бедные, в замке и в хижине верят в дружественные силы и во враждебную стихию. Иногда эти две стихии вступают между собой в противоречие, и между ними открывается борьба. Тогда в коридорах начинается такой таинственный шум, в старых башнях — такой жуткий вой, стены так сотрясаются, что все бегут и из хижины, и из замка; и крестьяне, и дворяне бегут в церковь к святому кресту и святым мощам — единственному спасению и защите от злых духов. Но и там присутствуют две стихии, еще более страшные, еще более жестокие и непримиримые, — это тирания и свобода.