Шрифт:
Город начинался в долине и шел вверх по склону, как бы вырастая из замерзшей земли, будучи частью ее, такой же вечной, как горы. На первый взгляд он казался сделанным изо льда, фантастические очертания башен и зубчатых стен слабо сияли в темных сумерках и местами были припорошены снегом. Из оконных проемов исходило сияние жемчужного света.
За городом две горные гряды сходились все ближе, пока наконец их не разделила только линия теней, узкое пространство с ледяными стенами, достигающими самого неба.
Сердце Конвея сжалось от жгучей боли.
Узкое ущелье — то самое!
На мгновение все низринулось в ревущую тьму. Сны и реальность смешались воедино — записки отца, крик отца перед смертью, его собственные полные страха блуждания за стеной сновидений.
Оно лежит позади города, в узком ущелье между горами, — озеро Ушедших Навеки. А я не могу больше вернуться!
Конвей громко сказал ветру, снегу и плачущим рожкам:
— Но я вернулся. Я вернулся!
Взволнованный, торжествующий, он снова посмотрел на город, на его белую красоту, на изрезанные ветрами башни, такие яркие под золотыми звездами.
Это был могучий город, обнесенный стенами и укрепленный против любого врага, который мог отыскаться на Искаре. Конвей устремился к нему, и, пока он бежал, резкий звук рожков усилился и к ним присоединился пронзительный, воинственный зов волынок. Их неумолчное пение шло со стен на всем их протяжении, и сквозь снежный туман Конвей разглядел людей, которые стояли наверху и смотрели вниз. Их копья сверкали оборванной линией по обе стороны от больших каменных ворот.
Глава 3. СТРАХ
Конвея охватил жар от прилива крови. Волынки взбудоражили его, он высоко поднял руки и закричал этим людям длинное приветствие. Теперь он ясно их видел. Это были высокие, худые мужчины, крепкотелые, с гладкой кожей лица и выступающими мощными скулами, глаза их походили на орлиные. С их обнаженных плеч небрежно свисали покрытые белым мехом шкуры животных, перевязанные вокруг талии. Люди стояли с непокрытыми головами и не боялись холода.
Копья угрожающе поднялись вверх.
Конвей остановился. Он еще раз прокричал им приветствие, такое же дикое и пронзительное, как их воинственные волынки. И, выжидая, застыл на месте.
Роэн и остальные медленно подтягивались к нему. Они окружили Конвея плотным кольцом защиты. Некоторые из них нервно тянулись к оружию, и Роэн резко заговорил. Волынки умолкли, звук рожков прекратился. Все ждали.
На стене возникло движение, и из ряда воинов вышел старик, крепкий как утес, с гордым упрямым лицом и пронзительными глазами. Он смотрел на чужаков, стоящих внизу. Его волосы и длинная борода развевались на свирепом ветру, покрытая мехом шкура колотила его по бедрам. Некоторое время старик молчал. Вот глаза его встретились со взглядом Конвея, и в них блеснули ненависть и глубокая боль.
Наконец он спросил, медленно-медленно, будто слова с трудом выходили из какого-то глубокого тайника в его голове:
— Люди с Земли?
Конвей вздрогнул. Ему не приходило в голову, что отец мог кого-то научить здесь английскому.
— Да, — ответил он, высоко поднимая вверх пустые ладони. — Мы — друзья.
— Нет. — Старик покачал головой. — Уходите, или мы вас убьем.
Он еще раз посмотрел на Конвея с очень странным выражением, и холодок пробежал по телу землянина. Возможно ли, чтобы этот старик увидел в нем какое-то сходство с тем Конвеем, которого он знал прежде? Он не походил на своего отца.
Вперед выступил Эсмонд:
— Пожалуйста, — произнес он, — мы не хотим вам зла. Мы только хотим с вами поговорить. Мы вам подчинимся, мы не возьмем с собой оружия — только впустите нас.
Он очень напоминал ребенка, который просит о чем-то, готовый вот-вот расплакаться, предчувствуя возможный отказ.
Старик повторил:
— Нет.
— У нас есть подарки, — заговорил Роэн, — много всяких вещей для вашего народа. Нам ничего не нужно. Мы пришли как друзья.
Старик вскинул голову и засмеялся, и смех его был полон сарказма:
— Друзья! Конна был моим другом. В моем доме, как мой родной сын, жил Конна, мой друг!
Он что-то выкрикнул на своем грубом языке, и Конвей понял, что это проклятие, и понял, что Конна — имя его отца. Оказалось, что на Искаре отца не забыли.
Он вдруг рассердился, рассердился так страшно, как с ним никогда еще не бывало. За городом, стоит только протянуть руку, лежит озеро, и ничто, ни их копья, ни сама смерть не остановят его. Он шагнул вперед, под самую стену, и посмотрел на старика такими же черными и злобными, как у того, глазами: