— Мы ничего об этом Конне не знаем, — сказал он. — Мы пришли с миром. Но если вы хотите войны, мы будем воевать. Если вы убьете нас, придут другие — много других. Наш корабль огромен и ужасен. Один его выстрел может уничтожить весь ваш город. Вы впустите нас, или мы будем вынуждены…

Через несколько мгновений его собеседник спросил:

— Как твое имя?

— Рэнд, — сказал Конвей.

— Рэнд, — тихо повторил старик. — Рэнд.

Он немного помолчал, опустив подбородок на грудь. Глаза его затуманились, и он не смотрел больше на Конвея. Внезапно он повернулся и отдал приказание на своем языке. Потом, обращаясь к землянам, заорал:

— Входите!

Большие каменные створки ворот разъехались. Конвей вернулся назад, к своим. И Эсмонд, и Роэн были в ярости.

— Кто дал вам право, — начал Роэн, но Эсмонд, волнуясь, его перебил:

— Вы не должны были им угрожать! Дальнейший мирный разговор убедил бы их!

Конвей смотрел на них презрительно:

— Вы же хотели войти, разве не так? — спросил он требовательно. — Прекрасно, ворота открыты, и уж теперь-то они дважды подумают, прежде чем поступать с нами жестоко!

Конвей отстегнул пояс с пистолетом, подбросил его вместе с кобурой и швырнул человеку на стене. Это был жест, не более, — под комбинезоном у него был спрятан небольшой пистолет-парализатор, — но в глазах искарианцев жест выглядел красиво.

— На вашем месте я бы сделал то же самое, — сказал Конвей остальным. — И охранников я бы отослал обратно. За стеной они не принесут нам никакой пользы, а навредить могут. Велите им принести из саней товары и радиопередатчик — и пусть возвращаются на корабль и ждут.

Роэн нахмурился. Ему не понравилось, что Конвей командует. Но приказы его были вполне разумные, и Роэн их повторил слово в слово. Затем бросил свой пистолет одному из воинов. У Эсмонда оружия и не было. Команда ушла к саням.

— Помните, — сказал Конвей, — вы никогда не слыхали ни о каком Конне — и о его сыне тоже.

Остальные кивнули. Потом они повернулись и пошли в город, и каменные ворота за ними захлопнулись.

Старик ждал их, с ним стояло человек пятнадцать стражи.

— Я — Кра, — представился патриарх. Он вежливо подождал, пока Роэн и Эсмонд назовут свои имена, и тогда пригласил: — Проходите.

Их окружила стража. Земляне, наполовину гости, наполовину пленники, вошли в город.

Узкие и кривые улочки вились то вверх, то вниз по неровной, в выбоинах, земле. В одних местах они были полностью скованы льдом и открыты свистящему ветру, в других — завалены сугробами. Теперь Конвею стало видно, что дома выстроены из камня, на него веками намерзала холодная ледяная броня, за исключением дверей и окон, которые сохраняли расчищенными.

Горожане вывалили посмотреть на пришельцев.

Толпа была до странности молчалива. Мужчины, женщины и дети, старые и молодые, все рослые и красивые, как горные деревья, с черными зрачками и светлыми волосами. Мужчины одеты в шкуры, женщины в юбках из грубой шерстяной материи. Конвей заметил, что женщины и дети стоят от мужчин отдельно.

Все молчали и ждали. Было что-то неспокойное в этой тишине. Затем в отдалении какая-то старуха испустила громкий жалобный крик, другая подхватила его, за ней третья — пока мрачные стоны не зазвучали эхом в каждой извилистой улочке, как будто сам город рыдал от боли.

Мужчины начали сбиваться в кучу. Сначала понемногу — то один подходил, то второй, как первые камешки, предвещающие лавину. У Конвея заколотилось сердце, он почувствовал горечь во рту.

Эсмонд крикнул старику:

— Скажи им, что не надо нас бояться! Скажи им, что мы друзья!

Кра посмотрел на него и улыбнулся. Взгляд его перешел на Конвея, и он опять улыбнулся.

— Я им скажу, — обещал он.

— Помни, — свирепо предупредил Конвей. — Помни о большом корабле и его пушках.

— Я помню, — кивнул Кра.

Он заговорил с народом, громко выкрикивая слова, мужчины неохотно разошлись и поставили рукоятки копий на землю. Женщины неумолчно продолжали выть.

Конвей мысленно выругал своего отца за то, что тот не упомянул ни о чем таком в своих записях.

Совершенно неожиданно из выгнутого горбом переулка показался мальчик-пастух, гоня перед собой шумное, топочущее стадо. Странные, поросшие белым мехом животные теснились на узком пространстве, пронзительно крича и наполняя воздух резким и одновременно приятным запахом. Этот-то острый запах и оказался спусковым крючком, заставившим мозг Конвея включить скрытую кнопку, и он вдруг понял, что уже видел эти улицы прежде, знал эти звуки и запахи, слышал эту резкую, отрывистую речь. Золотое кружение звезд над головой пронзило его чем-то мучительно знакомым.

Конвей снова погрузился в зыбкую полосу между явью и сном. На сей раз это было гораздо хуже, чем всегда. Ему захотелось упасть и вцепиться во что-нибудь, пока его сознание снова не прояснится, но он упорно продолжал шагать за стариком, делая вид, что ничего на Искаре его не пугает.

Но он боялся — безумно боялся из-за того, что сны вдруг начали становиться реальностью.

Капли пота струились по его лицу — и замерзали. Он до боли вжал ногти себе в ладони, вспоминая всю свою жизнь от самых ранних лет вплоть до того времени, когда отец снова и снова рассказывал об Искаре, охваченный всепоглощающей мыслью о тех сокровищах, которые он там нашел и затем потерял. Потом, когда сын стал старше и начал кое-что понимать, отец так много уже не говорил об Искаре. Но семя было брошено. Годы формирования, как их называют психологи: то, что человек помнил и снова забыл, вернется когда-нибудь, чтобы преследовать его позже.