Не обладавший предупредительностью Констана, Антоммарки отказался служить императору сводней. Разъяренный Наполеон обвинил Антоммарки в том, что тот — любовник Фанни, и гофмаршал Бертран с обескураживающим простодушием доносит до нас слова, сказанные императором в адрес его супруги:

Антоммарки должен был прийти к императору в половине восьмого утра, и тот, в ожидании, страшно на него рассердился.

— Он, вероятно, только у себя дома появился в шесть часов утра! Он же все свое время проводит у мадам Бертран…

Затем император приказал позвать гофмаршала, который явился к нему без пятнадцати минут восемь. Император повторил ему сказанное ранее, добавив при этом, что доктор занят лишь своими шлюхами.

— Хорошо! Пусть! Пусть он все свое свободное время проводит со шлюхами; пусть он их … в перед, в зад, в рот и уши! Но избавьте меня от этого человека: он глуп, невежествен; он фат, человек без чести! Я желаю, чтобы вы позвали Арнотта и чтобы впредь меня лечил Арнотт. Договоритесь с Монтолоном… Я более не хочу видеть Антоммаркн своим врачом».

Мадам Бертран, которой, разумеется, эти слова были незамедлительно переданы, несколько месяцев подряд отказывалась встретиться с Наполеоном.

Весной 1821 года болезнь, от которой страдал император с самого своего приезда на Св. Елену — таинственная болезнь, по поводу которой не затихают споры историков, — внезапно и резко усилилась. Французы растерялись: все их попытки как-то улучшить положение были тщетны. Их повелитель проводил все дни в креслах с искаженным от боли лицом. Иногда его руки и ноги становились ледяными, и он терял сознание. 17 марта в тот момент, когда Наполеон собирался сесть в карету, его вдруг охватила сильнейшая дрожь. Больного императора отнесли в его комнату и уложили в постель. Он лег и более уже не поднимался.

В конце апреля мадам Бертран, зная, что император жестоко страдает и жить ему осталось недолго, попросила разрешения увидеться с ним. Наполеон был тронут, но в просьбе отказал. Он отличался злопамятностью и однажды объяснил Монтолону:

— Я не принял ее: боюсь взволноваться. Я сердит на нее за то, что она не стала моей любовницей, и хочу преподать ей урок. Если бы вы, Монтолон, были ее любовником, я бы поступил с вами, как с корсаром, вместо того чтобы осыпать вас милостями, что я сейчас делаю. Но я никогда об этом не думал.

А Антоммарки я никогда не прощу, что он лечил женщину, не захотевшую быть моей любовницей, и что он поощрял ее в этом.

Затем император на миг задумался и продолжил:

— Бедная Фанни… Я все же увижусь с ней или когда выздоровею, или когда умру…

Наполеону оставалось жить восемь дней…

26 апреля Наполеон сидел на краю своей постели, подложив левую руку под ягодицу, с неприкрытыми гениталиями. Поза эта, конечно, была несколько развязна, но ее отчасти можно было объяснить состоянием узника. Император только что закончил составление завещания и чувствовал, что его силы на исходе. Высосав апельсин, он позвал Антоммарки и сказал ему:

— И еще я желаю, чтобы вы взяли мое сердце, поместили его в винный спирт и отвезли в Парму моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей, что я нежно любил ее, что я никогда не переставал ее любить; вы расскажете обо всем, что видели, обо всем, что имеет касательство к моему нынешнему положению и к моей смерти.

Немного позже Наполеон сказал маршалу Бертрану:

— Я бы хотел, чтобы Мария-Луиза не выходила вторично замуж… Увы! Я знаю, что ее заставят выйти за какого-нибудь захудалого эрцгерцога из числа ее кузенов… Наконец, пусть она позаботится об образовании нашего сына и о его безопасности…

Тут император улыбнулся слабой улыбкой и, как бы отвечая на критические замечания, которые мысленно делал каждый из присутствующих, добавил:

— Можете быть совершенно уверенными: если императрица не делает никаких попыток облегчить наши страдания, то лишь потому, что ее окружили шпионами и они держат ее в полнейшем неведении относительно всего, что мне выпало испытать; ведь Мария-Луиза — воплощенная добродетель…

Бедняга не знал, конечно, что в тот самый момент, когда он искал извинения бездеятельности своей супруги, та была во второй раз беременна благодаря услугам, оказанным г-ном де Нейппергом.

В течение последующих дней Наполеон, с трудом принимавший пищу, продолжал терять силы. Его сотрясали приступы жесточайшей икоты, его рвало, и он более не мог садиться в своей кровати. Вскоре император почти оглох и стал говорить очень громким голосом. Это придавало его доверительным разговорам оттенок публичной речи. Можно вообразить, как было сконфужено и удручено все его окружение, когда он как-то прокричал в ответ Маршану, который сообщил ему, что доктор О'Мира собирается писать дневник, буквально следующее: