— И ни серебром, ни золотом, ни уговорами, ни угрозами не склонить тебя отказаться от этого замысла?

— Я дал клятву, что от меня ему не будет ни жалости, ни помилования в смертный час.

— Значит, все, что ты тут рассказывал, — правда?

— Чистая правда, от начала и до конца.

— Не верится.

— Отчего же?

— Да оттого, что не сыщется человека, способного на такую жестокость.

— Герцог Алессандро — не человек!

— Эта девушка была хороша собой?

— О! Мила, как ангел!

— Я забыл ее имя. Как, ты сказал, ее звали?

— Нелла.

— Сколько же ей было лет, когда она умерла?

— Восемнадцать.

— Так рано!

— Слишком поздно — для той, в чью жизнь вот уже два года как вошли несчастье и позор!

— И ты говоришь, что, потешив тебя надеждой стать ее мужем, герцог Алессандро…

— О! Не продолжайте, монсиньор! — взмолился сбир, не вынеся воспоминаний, которые разбередил в нем Лоренцино. — Не продолжайте, а то я обезумею, чего доброго! Сейчас ведь дело не во мне, а в вас, верно?.. Вы привели меня, чтоб помочь вам убить кое-кого… Ну, так кто же он таков, этот человек, от которого Небо отвернулось настолько, что ценой его крови мне приходится покупать право на мое отмщение?.. Назовите мне его, я готов.

— Мне незачем его называть, ты сам его увидишь.

— Стало быть, я его знаю?

— У тебя скверная память, Микеле; ты назвал мне имена четверых мужчин, которые были в зеленой комнате в ту злополучную ночь, и я тебе сказал, что тот, кому я должен отомстить, — один из этой четверки.

— Правда ваша, монсиньор, большего не требуется.

— Ну, то-то же!.. Я оставляю тебя в этой комнате; держись наготове… думай о герцоге… лелей свою месть… а когда я приду за тобой, пусть я найду тебя со шпагой в руке.

— Будьте покойны, монсиньор.

Лоренцо запер за Микеле дверь и вошел в комнату, приготовленную для герцога.

Кроме отблесков большого огня, разведенного в камине другого освещения в спальне не было.

Молодой человек не успел даже оглядеться, как на лестнице послышались шаги.

Он прислушался: поднимались двое, мужчина и женщина.

Можно было расслышать шелест складок шелкового платья.

Он проскользнул в коридор и, метнувшись в одну из дверей, затворил ее за собой.

Мгновением позже Луиза, предшествуемая не расстававшимся с маской Венгерцем, прошла мимо этой двери и вошла в какую-то комнату.

Комната была незнакома девушке: кабинет, в который ее провели утром, находился в противоположном конце покоев.

Но она получила записку Лоренцино, узнала почерк Лоренцино, и этого ей было более чем достаточно.

— Мы пришли, здесь вам следует обождать, — сказал ей Венгерец.

— Благодарю, — ответила Луиза, присаживаясь.

— Не желаете ли чего-нибудь? — спросил сбир.

— Нет. Передайте только пославшему вас, что я пришла и жду его, — ответила девушка.

— Слушаю, госпожа, — сказал Венгерец и вышел, затворив дверь комнаты, где он оставил девушку.

Он не сделал и двух шагов по коридору, как его остановил Лоренцино.

— Она здесь? — понизив голос, осведомился юноша.

— Да, монсиньор.

— Ступай же сказать герцогу, что мы его ждем; но пусть он помнит, что, кроме тебя, никто не должен увидеть его входящим сюда.

Венгерец отвесил поклон и хотел вернуть Лоренцино ключ от входной двери, но тот оттолкнул его руку.

— А герцог? — напомнил он. — Как, по-твоему, он войдет?

— И то верно, — спохватился сбир.

И он вышел, унеся с собой ключ.

Герцог даром времени не терял, и, войдя в залу в разгар пира, Венгерец нашел хозяина изрядно пьяным.

Но, заметив его кивок, герцог поднялся с кресла и подошел.

— Ну что? — спросил он сбира.

— Она ждет вас, монсиньор, — ответил Венгерец.

— Воистину, — продолжал герцог, — Лоренцино просто неоценим. Кажется, возжелай я Мадонну, так он и ее ухитрится мне добыть.

И, пройдя в туалетную комнату, он облачился в длинный атласный плащ, отделанный собольим мехом.

— Какие перчатки мне надеть — те, что для войны, или те, что для любви? — задал он вопрос Венгерцу.

— Те, что для любви, монсиньор, — отвечал сбир.

На столике и в самом деле лежали две пары перчаток: одни — кольчужные, другие — надушенные.