Написанная фраза очень ему понравилась своею хитростью, он с удовольствием прочитал ее умному Головину, выслушал одобрение и, сделав плутовские глаза, стал писать дальше. В каюту, не постучав, вошел, тоже прибранный, выбритый, в парчовом кафтане, в туфлях с серебряными пряжками, Меншиков, положил на стол письмо от Щепотева.

– Чего вырядился? – спросил Петр, оглядывая Александра Даниловича.

– А того вырядился, что нынче есть день моего рождения! – отрезал Меншиков. – Коли никто не помнит, так хоть я не забыл...

– Но? – удивился Петр.

Посчитал по пальцам и кивнул:

– Не врет, верно!

– То-то, что верно!

– Читай письмо от Щепотева.

Меншиков распечатал, прочитал с трудом, по складам:

«Дорога готова, и пристань тож, и подводы, и суда на Онеге собраны во множестве. А подвод собрано две тысячи, и еще будет прибавка, а сколько судов и какою мерою, о том послана милости твоей роспись с сим письмом...»

– Роспись читай! – велел Петр, продолжая писать письмо дальше. Меншиков поджал губы, подождал. – Читай роспись! – приказал Петр.

Александр Данилович прочитал.

– От Бориса Петровича еще письмо к тебе, мин гер, – сказал он, складывая бумагу. – Просит Шереметев послать ему Апраксина в помощь...

Петр кивнул:

– Шереметев даром не попросит. Небось, и верно нужен. Потолкуем нынче, напомни...

– Напомню.

Написав Августу и прочитав все письмо Федору Алексеевичу Головину, успевшему задремать на лавке у стены, Петр принялся за письмо к Шереметеву.

«Мы сколь возможно скоро спешить будем», – писал он, и дальше в туманных, но несомненно понятных Шереметеву выражениях описывал трудный маршрут своей армии.

– С гонцом? – спросил Меншиков, запечатывая сургучом второе письмо.

– Да с таким, чтобы живым не дался!

Еще поглядел на Меншикова, сказал ласково:

– Кончим дела-то – справим праздничек твой. Рождение!

Дверь скрипнула, в каюту вошел первый лоцман Рябов – мокрый насквозь, с огромной, еще живой семгой в руке, сказал с усмешкою:

– Петр Алексеевич, я ее споймал, а повар не берет, – дескать, не станешь ты рыбу есть...

– Вон Данилыча порадуй, – ответил Петр, – ему ныне праздник. Вели повару к обеду изжарить.

Рябов вышел, Петр крикнул ему вслед:

– Ты пошто своего парня таишь? Веди его к царевичу, все веселее им двоим...

Кормщик не ответил – вроде как не услышал.

– Трудно царевичу играть, – произнес Меншиков, – не так здоров нынче.

Петр, тараща глаза, спросил недобрым голосом:

– Ты откудова знаешь – здоров, не здоров? Лекарь?

Но тотчас же смягчился и велел:

– Иди смотри, чтобы порядочен был стол...

После обеда, за которым пили здоровье славнейшего господина Меншикова, на флагманском корабле, в адмиральской каюте, надолго засели за кружки гретого пива с коньяком и кайенским перцем. Густо задымили трубки, сразу же завелся спор, все спокойно здесь расположившиеся понимали, что нескоро удастся еще так посидеть и побеседовать, как ныне ради дня рождения господина Меншикова. И Петр был спокоен, в ровном, насмешливо-добродушном расположении духа прогуливался по каюте и сипловато говорил:

– Я нимало не хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, алы механика, старающегося сыскать вечное движение, для того, судари мои, что, изыскивая столь небывалое и чрезвычайное, сии ученые мужи внезапно изобретают многие побочные, но изрядно полезные вещи. И потому, господа консилиум, не суйте вы ваши носы длинные в занятия ученых, не мешайтесь не в свое дело своими ремарками, но всяко поощряйте таких людей, ибо истинные безумцы противное сему чинят, называя упражнения ученых мужей бреднями...

– Да я, мин гер... – начал было Меншиков.

– Об тебе речь особая, монаший заступник! – с тем же добродушием в голосе перебил Петр. – Ты что давеча про них говорил, про монасей-то, что они, вишь, больно прижаты ныне и в нищете животы свои влекут. Ты, душа, запомни накрепко: монастырские с деревень доходы надлежит употреблять на богоугодные дела и для государства, а не на тунеядцев. Старцу потребно в молитве пропитание да одежда, а монаси наши вот как зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва, и я...

Он помедлил, взглянул в упор на Меншикова и раздельно, с насмешливой силой произнес:

– И я, Александр Данилович, прости на том, очищу монасям путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями да винами. Да не даст пастырь богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!

Сильвестр Петрович, издали поглядывая на царя, думал: «Недавно, еще на Переяславле, да в Архангельске, когда спускали там на воду первую для него яхту, был он совсем юношей, длинноруким, голенастым мальчиком, а ныне муж многоопытный, проживший годы многотрудной жизни».