— Есть. Только я — не Эллеро. — Тень скользнула по лицу Валы. — Да и каждый из вас — ведь не в одном чем-то одарен. Но у каждого один Дар — главный. Не спеши. Ищи себя. Мне кажется, что твоему Дару еще нет имени.

— Учитель. Я хочу стать таким, как ты. Это мой Путь.

— А ты знаешь — каков я?

Гэленнар хотел ответить — знаю. Но — промолчал. А Учитель больше ничего не прибавил.

Он хотел стать подобным Учителю. С самого детства. Он жаждал быть столь же любимым.

И Гэленнар Соот-сэйор думал: если я буду знать и уметь столько же, сколь и Учитель, все сердца обратятся ко мне…

Что-то я не понимаю. Если его влекло это самое «зрение души», если он преуспевал сразу во многом, то разве это значит, что у него не было Дара? Может, его Дар как раз и был — в познании именно всего. И почему же это — не Путь? Может, это и есть его главный Дар? Вторично Мелькор не в состоянии распознать Дар ученика. И опять его искалечит, ей-же-ей!

И, честно говоря, я не вижу особого греха в том, чтобы хотеть быть всеми любимым. Он же не просто так этого хочет, он же хочет стать достойным этого — он к знаниям стремится. Может, потом Мелькор мог бы его научить радоваться своему труду, и тогда любовь других была бы для Соото еще более приятной наградой?

Аллуа.

Похожая на цветок пламени, быстрая, порывистая, сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг мрачневшая Аллуа. Костер в ночи, одаряющий всех своим теплом и светом. И красота ее делала других красивее: так один светильник зажигается от другого.

Аллуа.

Он хотел, чтобы она была — его. Только его. Навсегда. На всю вечность. Даже такая — беззаботная, беспечная, никого не дарившая любовью сердца, знавшая только мимолетную весеннюю радость влюбленности—айири. Чтобы, когда придет срок, она не дарила своим смехом, своей улыбкой, своей радостью никого другого — только его.

Аллуа — лайни, алый мак.

Она не избегала его — но и не искала встреч. Не принимала от него венков в дни весны, смеясь, ускользала, как живое серебро меж ладоней. Нельзя сказать, чтобы Соото ей не нравился, — просто в глубине души она считала его слишком невозмутимым, слишком спокойным и чуточку скучным. Он иногда ловил себя на мысли, что она любит его не больше, чем бельчонка или детеныша лани. Но, наверно, и не меньше. Он пытался удержать ее — но как?

— Нельзя же любить всех, Аллуа… когда-нибудь тебе придется выбрать кого-то одного…

— И этим «одним» непременно должен быть ты, да? Да? — она рассмеялась. — А почему ты, почему не Гэлрэн? Почему не Альд или Наурэ?

Здесь она слукавила; Наурэ казался ей таким же скучным, как и Соото.

— Потому что я люблю тебя, Аллуа! Я! И я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты была моей, только моей!

Она посмотрела на него — словно замерла, не окончив движения.

— Пойми меня, — сказала откровенно, как умела только она, — я не могу принадлежать… Огонь не запрешь. И свет лишь тогда свет, когда его видят. Твоя любовь тяжела для меня.

— Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?

— Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой. Ты же не видишь меня равной. Ты никого не считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. Но хочешь переделать меня. А я так не могу…

— Нет, Аллуа, нет! Нет, это не так… я… я сделаю все, что ты захочешь, я изменюсь… Это правда, поверь мне! Я ведь люблю тебя…

Она покачала головой.

— Нет. Не меня — себя. Ты думаешь, что я жестока сейчас с тобой, несправедлива — но лучше ты будешь знать все сразу. Я не хочу давать тебе напрасной надежды. Я не хочу мучить тебя. Я не люблю тебя, Соото. И не полюблю никогда. Прости меня.

ГЭЛЕОН АР ИЭРНЭ — ГЭЛЕОН И ИЭРНЕ

…Мастер сбросил промокший плащ и вошел следом за хозяином. Дом был просторный, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой: на большую семью строили — а вышло так, что жили здесь только двое, отец и дочь. В большой комнате ярко пылал в камине огонь, на столе лежала книга: до прихода гостя хозяин расписывал затейливыми буквицами и заставками тонкие листы снежно-белой — гордость тарно Ноара — бумаги. Рядом на отдельных листах были разложены уже готовые рисунки.

— Красивая книга будет, — сказал Гэлеон, рассматривая искусную работу. — Гэленнар рисунки делал?

Къертир кивнул. Туманные, словно подернутые дымкой рисунки Гэленнара невозможно было спутать ни с чем. Къертир любил его работу и часто просил помочь.

— Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?

— Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Сказитель Айолло будет рад, что и ты поможешь ему.

— Так… — задумался Гэлеон. — Хризопраз, халцедон, вечернее серебро… или все-таки аметист-ниннорэ?.. Нет, наверно, хризопраз…