– Он знал монгольский язык?

– Немного знал.

Елена Карловна вложила листок обратно в книгу и пригласила:

– Пойдемте, Петр Францевич ждет вас. У него, правда, что-то со связками, ему трудно говорить. Постарайтесь покороче.

Вошли в профессорский кабинет, полутемный, заваленный книгами, заполоненный ордами восточных безделушек. Вместо гравюр и фотографий по стенам висели распяленные между палочками полотнища азиатских картин на шелке. Материя выцвела от солнечных лучей, изредка, видимо, проникавших с улицы в этот мрачный храм науки, но сами изображения ничуть не потускнели, словно земные стихии были над ними не властны.

– Какие яркие краски! – восхитился Иван Дмитриевич.

– Да, -просипел Довгайло, – для яркости монгольские богомазы подмешивают к ним коровью желчь.

Он сидел за письменным столом. Как и накануне, длинный теплый шарф двумя или тремя кольцами обвивал его шею.

– Присаживайтесь, господин Путилин. Чаю?

Иван Дмитриевич покачал головой. Обращенный к нему вопрос прозвучал эхом того, другого, доставившего Каменскому столько хлопот. Он, оказывается, мог быть усечен и до такой формы. Но это уже был предел совершенства, за которым исчезают все слова.

– Мы с женой, – сиплым шепотом заговорил Довгайло, – находимся под впечатлением смерти Николая Евгеньевича и, как близкие друзья, чувствуем вину перед ним…

– Тут больше моей вины, чем твоей, – вставила Елена Карловна. – Как женщина, я должна была проявить больше участия.

– Кто же знал, что он решится на самоубийство? – оправдал ее и себя Довгайло. – Да и чем мы могли бы ему помочь? Скандалы в семье плюс безденежье плюс острое, но запоздалое сознание своей заурядности как писателя. Типичная для России трагедия таланта средней руки. У нас ведь как? Не лечит водка, лечит смерть.

Разглядывая висевшие по стенам картины, Иван Дмитриевич обратил внимание, что изображенные на них монгольские божества относятся к двум разновидностям. Одни, мирные, с лицами желтыми или розовыми, важно восседали на собственных ступнях или в седлах пряничных тупомордых лошадок, среди облаков и лотосов, и держали в руках цветы, бубенчики, палочки с разноцветными лентами. Другие, сине– или красноликие, чудовищно ощеренные, в ожерельях и диадемах из человеческих черепов, некоторые с рогами, воинственно танцевали на трупах, окруженные языками адского пламени, потрясали окровавленными внутренностями или обглоданными костями своих жертв. Иные ухитрялись прямо на скаку совокупляться с такими же омерзительными, коротконогими фуриями, выполненными в багровых и фиолетовых тонах. На их гнусные собачьи сиськи не польстился бы даже пьяный матрос, полгода не видевший берега.

Иван Дмитриевич указал на одного из этих монстров:

– Кто это?

– Чойжал, он же Эрлик-хан, – ответил Довгайло. – Хозяин ада.

– Вроде нашего дьявола?

– Ну, я бы так не сказал. Наш дьявол олицетворяет абсолютное зло, а Чойжал – то зло, которое есть необходимая составная часть добра. Он наказывает грешников, но сам никого не соблазняет. Его профессия– начальник исправительного заведения, а не провокатор. Буддизму он не только не враждебен, но является ревностнейшим его защитником.

Еще левее, на вершине выступающей из моря крови четырехгранной горы, стоял некто трехглазый, клыкастый, с пламенеющими бровями, с мечом в одной руке и красным, как у парижского инсургента, знаменем в другой. В ряду ему подобных он, пожалуй, ничем особо не выделялся, но почему-то притягивал взгляд. Было в нем нечто неуловимо связанное с каким-то воспоминанием, тоже никак не могущим одеться в слова. Лишь спустя несколько минут, когда уже говорили о другом, Иван Дмитриевич понял наконец, в чем тут причина: кое-где из туловища этого трехглазого торчали узкие шипы, как у статуи Бафомета в «Загадке медного дьявола».

– Что это у него такое? – полюбопытствовал он.

– Волосы, – сказал Довгайло. – В нужный момент из каждой поры его тела может вырасти железный волосок.

– И зачем?

– Орудие казни,

– А сам-то он кто?

– Чжамсаран или Бег-Дзе.

– Демон?

– Вы, господин Путилин, повторяете ошибку многих западных миссионеров, считавших буддизм разновидностью сатанизма, а монголов -демонопоклонниками, и все на том основании, что такого рода божества входят в ламаистский пантеон.

– Выглядят они устрашающе.

– Им по чину положено. Это стражи и хранители «желтой религии», хотя те, кого они мучают, вовсе не люди из плоти и крови, а всего лишь олицетворения различных страстей и пороков.

– А эти дамы, с которыми они?…

– Это, напротив, добродетели, – взялась объяснять Елена Карловна. – Плотское слияние с ними символизирует…

– Мы отвлеклись, – прервал ее Довгайло.

– Ничего-ничего, – улыбнулся Иван Дмитриевич. – Странная все-таки религия у ваших монголов. Если таковы божества, которым они поклоняются, страшно подумать, что собой представляют их сатана и демоны.