Я сидел на краю койки, смотрел на глупое расписание Нормана Роквела — когда и кто из солдат отчитывался о дежурстве, и лихорадочно все вспоминал. Тут вошел Марти мрачнее тучи.

— Что-то не так? — спросил я.

Марти кивнул. Не говоря ни слова, он достал из черной коробочки у кровати два разъема для подключения и протянул один мне.

Мы подключились, я полностью открылся — и ничего не почувствовал. Я проверил разъем — тот был цел и невредим.

— У тебя что-то испортилось?

— Нет. И мой имплантат в полном порядке, — Марти отсоединил свой разъем и уложил его обратно в ящичек, потом — мой.

— Тогда в чем дело?

— Иногда люди после такой операции, как у тебя, навсегда утрачивают изъятые воспоминания…

— Но я снова все помню! Абсолютно все!

— …А иногда они утрачивают способность к подключению.

Я мгновенно покрылся холодным потом.

— Это потом пройдет?

— Нет. Это точно так же, как у Блейз. То же самое случилось и с генералом Роузером.

— Ты знал… — горькое чувство огромной потери сменилось гневом. Я встал и угрожающе навис над Марти.

— Я предупреждал, что ты можешь кое-что утратить…

— Но ты тогда говорил о воспоминаниях! И я был согласен остаться без воспоминаний!

— В этом и заключается преимущество одностороннего подключения, Джулиан. При полном контакте я не смог бы солгать, сказав не всю правду. Если бы ты прямо спросил: «Могу ли я потерять способность к подключению?», мне пришлось бы честно тебе ответить. Но, к счастью, ты не спросил.

— Ты же врач, Марти! Ты давал врачебную присягу. Что там идет в самом начале?

— «Не причинять вреда». Но я уже натворил много дел, еще до того, как получил этот клочок бумаги — медицинский диплом. И еще больше я натворил после.

— Наверное, тебе лучше убраться отсюда побыстрее, а то если ты еще начнешь объясняться…

Марти упорно гнул свое:

— Ты же солдат, Джулиан, и мы на войне. Ты пострадал. Но та часть тебя, которую ты утратил — всего лишь часть! — ты потерял ее во имя того, чтобы защитить своих соратников. Ты обеспечил другим надежное прикрытие.

Чтобы не ударить его, я сел на кровать. Я был вне себя от ярости.

— Ты говоришь, как какой-нибудь поганый «боевичок»! «Боевичок», который фанатеет по миру.

— Возможно. Я думаю, ты должен знать, как отвратительно я себя чувствую после этого. Я знаю — я тебя предал, воспользовался твоим доверием.

— Да, а каково мне-то после всего этого, ты подумал? Слушай, почему бы тебе не уйти, а?

— Лучше я останусь и поговорю с тобой.

— Думаю, я и сам как-нибудь с этим совладаю. Иди отсюда, Марти. Тебе еще оперировать не один десяток людей. Пока еще есть хоть какой-нибудь шанс спасти мир.

— Я рад, что ты по-прежнему в это веришь.

— Мне некогда было об этом подумать, но — да, если то, что ты вставил обратно в мою голову про проект «Юпитер» — правда, и если «Молот Господен» действительно существует, то надо что-то делать. И ты делаешь.

— Значит, насчет этого все в порядке?

— Точно так же «в порядке», как если бы я потерял руку. Нормально! Научусь как-нибудь бриться другой рукой.

— Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.

— В каком это «таком» состоянии? Иди, я могу обдумать это и без твоей помощи.

Марти посмотрел на часы.

— Они действительно меня ждут. Я как раз делаю операцию полковнику Оуэнсу.

Я махнул рукой, гоня его прочь.

— Так иди же, делай свою операцию. Все будет нормально.

Марти пристально посмотрел на меня, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Я пошарил в нагрудном кармане рубашки. Капсула с ядом все еще была там.

А в Гвадалахаре этим же утром Джефферсон предупредил Блейз, что ей надо скрыться. С этим не должно было возникнуть никаких проблем: Амелия нашла квартирку в нескольких кварталах от клиники и засела там с Элли Морган, разрабатывая разные версии статьи, которая должна была предупредить мир о надвигающейся вселенской катастрофе из-за проекта «Юпитер».

Потом Джефферсон с Камероном пристроились на несколько часов в гостиничном кафе, положив на столик между собой миниатюрную фотокамеру, нацеленную на двери лифта.

Они едва не упустили ее. Когда она наконец вышла, ее шелковистые белокурые волосы были скрыты под черным кудрявым париком. Она оделась в простое неброское платье и наложила на открытые участки кожи темный тональный крем типичного для местных жителей оливкового оттенка. Но ее крепкая, ладная фигура и особая походка остались при ней.