Поколебавшись, Родж прибавил ещё:

— Точнее, нам обоим. Похоже, дело наше — табак. Вы позволите, шеф?

— Пожалуйста.

Я сел и задумался. Жаль, что Корпсмену удалось спровоцировать перепалку, — не стоит он того. Но, по зрелом размышлении, я убедился: отказ мой никак не связан с неприязнью к Корпсмену — я всё решил ещё до его прихода.

Раздался резкий стук в дверь.

— Кто?

— Капитан Бродбент, сэр.

— А, входите, капитан.

Дэк вошёл, уселся в кресло и несколько минут не интересовался ничем, кроме кусания собственных ногтей. Наконец он поднял глаза и произнёс:

— Слушай, а может, передумаешь, если я этого зануду упеку в карцер?

— А? У тебя тут и карцер есть?

— Да нет, вообще-то. Но долго ли соорудить?

Я в упор посмотрел на него, пытаясь понять, что за мысли роятся под этой круглой черепушкой.

— Так ты действительно засадил бы Корпсмена в карцер, если б я попросил?

Он поднял взгляд, изогнул бровь и ухмыльнулся:

— Не-ет. Кто пользуется такими штуками, тот не капитан. Даже по его приказу я бы ничего подобного не сделал. — Дэк мотнул головой в сторону каюты Бонфорта. — Некоторые вещи человек должен решать сам.

— Это верно.

— Я слышал, ты для себя уже всё решил…

— И это верно.

— Да-а… Знаешь, старина, я пришёл сказать: я тебя уважаю. С первого взгляда подумал — так… Пустой щёголь и позёр; за душой ни черта… Я ошибся.

— Спасибо, Дэк.

— Не хочу тебя уговаривать, только скажи: может, стоит ещё какие-нибудь условия обсудить? Ты всё хорошо обдумал?

— Да, Дэк, я точно знаю, чего хочу.

— Что ж, может, ты и прав. Извини. Кажется, надежда у нас одна — может, шеф успеет прийти в себя к сроку.

Он поднялся.

— Кстати, Пенни тебя хотела повидать. Если, конечно, не сию минуту собираешься нас покинуть.

Я рассмеялся, хоть и не до смеха было:

— Только «кстати», а? Ты уверен, что соблюдаешь очерёдность? Я-то думал, сейчас уламывать меня придёт док Чапек…

— Он уступил даме — слишком занят мистером Бонфортом. Впрочем, док просил кое-что передать.

— Что же?

— Сказал: может, мол, катиться ко всем чертям. Он, конечно, гораздо заковыристее загнул, но смысл, в общем, таков.

— Да? Ну так передай, что я займу там для него местечко поближе к огоньку.

— Так можно, Пенни придёт?

— Конечно. Только предупреди её, что ответом всё равно будет нет.

Всё-таки решение я изменил. Попробуй поспорь, если противная сторона каждый свой аргумент подкрепляет для убедительности ароматом «Вожделения джунглей»! Нет, Пенни не пользовалась недозволенными приёмами, в её глазах не появилось ни единой слезинки, да и я себе ничего лишнего не позволял. Доводы её были, в общем, справедливы — а потом и вовсе стали не нужны. Пенни — из тех людей, что считают себя в ответе за весь мир; такая искренность не может не убеждать.

Моё обучение по дороге на Марс показалось мне теперь детской забавой. Ролью я уже, в основном, овладел, и пока корабль шёл к Новой Батавии, трудился до седьмого пота. Нужно было восполнить пробелы в знаниях и подготовиться играть роль Бонфорта в любой обстановке. На императорских приёмах в Новой Батавии можно столкнуться с сотнями и даже тысячами людей. Родж собирался по возможности оградить меня от незапланированных встреч — их приходится избегать любому известному человеку, но тем не менее совсем избежать нельзя — популярность есть популярность, и никуда от неё не денешься.

Подобные танцы на канате делал возможными лишь ферли-хран Бонфорта — похоже, лучший из когда-либо создававшихся. Ферли был политическим представителем Эйзенхауэра ещё в двадцатом веке, если не ошибаюсь. Разработанный им способ личного общения политиков с целой кучей народу был так же революционен, как изобретённое немцами планирование боевых действий. Но я ни о чём таком даже не слыхал, пока Пенни не продемонстрировала мне ферли-хран Бонфорта.

В нём не было ничего, кроме людей. Да и во всём искусстве политики нет ничего, кроме людей. И хранилище это содержало сведения о каждом, или почти каждом из тех тысяч и тысяч, с которыми Бонфорт лично встречался на своём долгом пути наверх. В каждом досье было аккуратно уложено всё, что Бонфорт узнал о человеке от него лично. Абсолютно всё — любая мелочь, ведь как раз мелочи жизни мы ценим больше всего. Имена, прозвища жены, детей, домашней живности; увлечения, гастрономические пристрастия, убеждения, странности и всё такое. Затем обязательно следовала дата, место встречи и заметки о всех последующих встречах и разговорах Бонфорта с данным лицом.

Иногда прилагались и фото. Здесь не могло быть фактов «незначительных» — значение имело всё. Ведь, исследуя эту информацию, я изучал самого Бонфорта! Количество подробностей зависело от политической значимости данного лица. Порой они составляли самые настоящие биографии в тысячу и даже больше слов.

Бонфорт и Пенни всегда носили с собой мини-диктофоны, работавшие от тепла тела. Как только представлялась возможность, он надиктовывал впечатления на плёнку — в комнатах отдыха, по дороге — всюду, где оставался один. Если с ним была Пенни, записывали на её диктофон, вмонтированный в корпус наручных часов. Пенни даже не приходилось переписывать или микрофильмировать данные — две девицы Джимми Вашингтона и так почти ничего не делали.