Слуги помогли им раздеться, потому что освободиться из праздничных нарядов самостоятельно казалось делом абсолютно безнадежным.

— Ступайте, — сказал он слугам и дал каждому по несколько серебряных монет. — Да благословит вас Господь.

Наконец-то он был наедине с Таллией.

Она опустилась на колени рядом с кроватью и, сжав руки, начала молиться. Алан не слышал слов, зато впервые видел эту женщину так близко, да еще почти раздетую. Под тонкой рубашкой угадывались очертания ее тела — изгиб бедер, тонкая талия и маленькая грудь.

О Господи! Он резко повернулся к столу и плеснул себе в лицо водой. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Издалека доносились лай собак и веселая музыка — несомненно, праздник будет продолжаться всю ночь.

Наконец он решился повернуться. Она по-прежнему стояла на коленях. Алан налил еще воды, прихватил полотенце, подошел к ней и присел возле.

— Прошу вас, миледи, — сказал он самым мягким тоном. Так, бывало, он подманивал мышей из-за алтаря церкви святого Лаврентиуса. — Позвольте мне омыть ваше лицо и руки.

Сначала она не ответила. Казалось, она еще молится, но вот она обратила на него взгляд своих светлых глаз, и Алану показалось, что на него смотрит пленница, ожидающая казни. Она медленно протянула ему ладони.

Алан вздохнул и взял ее руки в свои. На каждой ладони виднелся едва заживший шрам. Он осторожно прикоснулся к ним.

— Таллия! Откуда у тебя эти раны? Кто это сделал?

На щеках у нее горел лихорадочный румянец, губы дрожали. Алан наклонился, чтобы поцеловать ее, но Таллия отпрянула, и он увидел, что она вот-вот расплачется.

— Господи помилуй! Прости мне грехи мои!

Алан понял, что он в ее глазах — чудовище, вздохнул и осторожно принялся умывать свою жену. Когда он закончил, она еще плакала.

— Я понимаю, что тебе больно. Прости меня.

Алан не мог смотреть, как она страдает.

— Нет, ничего, — пробормотала она, и ему вспомнились великомученицы, прощающие своих убийц. — Боль ничто. И не нужно лечить раны, которые на самом деле — благословение Божье.

— О чем ты?

— Я не могу говорить об этом. Гордыня — грех, ведь люди могут решить, что Господь благоволит ко мне, хотя на самом деле я лишь сосуд.

— Ты считаешь, это — знак Господа? — Он, кажется, начал понимать, о чем идет речь. — И это знаки мученической смерти, принятой блаженным Дайсаном?

— Ты знаешь о блаженном Дайсане и его искупительной жертве? — спросила она, наклоняясь к нему. — Ну конечно! Ведь ты общался с отцом Агиусом, который просветил меня! — Ее дыхание коснулось щеки Алана. — Ты веришь в искупление?

Он посмотрел на ее горящие щеки, ее пульс под его рукой бился как сумасшедший, и Алан понимал, что если он скажет «да», возможно, она отнесется к нему более благосклонно.

Но это было бы ложью.

— Нет, — мягко ответил он. — Отец Агиус был добрым человеком, но он заблуждался. Я не верю в жертву и искупление и не могу лгать тебе, Таллия.

Она отняла руки и произнесла:

— Я прошу вас, лорд Алан. — Голос у нее дрожал и звучал так тихо, что мышь за стеной и та, наверное, пищала бы громче. — Я прошу вас… Я поклялась посвятить свою жизнь служению Господу и оставаться непорочной невестой блаженного Дайсана — искупителя грехов наших, сидящего на небесах ошую матери своей, которая дала жизнь всему сущему. Прошу вас, не оскверните меня ради ваших земных целей.

— Но я люблю тебя, Таллия! — Она была так близко и казалась такой доступной! Она сжала вышитое покрывало. — Господь сделал нас мужем и женой, и мы должны дать жизнь ребенку!

Она содрогнулась всем телом, потом легла на кровать и вытянулась.

— Тогда делайте, что должны, — пробормотала Таллия. Похоже, она собиралась принять мученический венец.

Это уж слишком! Алан закрыл лицо руками.

Он слышал ее дыхание — судя по всему, она приготовилась к худшему.

— Я не трону тебя, — с трудом выдавил он. — По крайней мере до тех пор, пока ты не привыкнешь к мысли… Но, пожалуйста, Таллия, постарайся думать обо мне как о своем муже. Мы должны… Графству нужен наследник, и это наша обязанность… О Господи, я… — Голос у него дрогнул. Алан умирал от желания сделать ее своей.

— Я знала, что отец Агиус не мог ошибаться, — сказала она, усевшись на кровати и протянув ему руки. — Он так хорошо о тебе отзывался.

— Агиус говорил обо мне? — удивился Алан.

— Он хвалил тебя. И в моем сердце всегда жила память о том, кого мученик удостоил похвалы. — Таллия похлопала рукой по кровати рядом с собой. — Ложись. Хотя Господь и посылает видения через меня, не бойся. Я знаю, что твое сердце чисто.

Она предложила ему лечь рядом, и Алан подумал, что Таллия хочет проверить его выдержку, хотя от нее самой нетребовалось ничего подобного — ведь она не испытывала к нему никаких чувств. Но он решил сделать, как она просит, — только так он докажет, что ему можно доверять. Он улегся рядом и закрыл глаза.