— Вот ты упомянул, что люди открыли для себя Алагейзию восемьсот лет назад, а Бром говорил, что люди прибыли туда через триста лет после создания ордена Всадников. Но ведь орден был создан несколько тысячелетий назад, верно?

— Две тысячи семьсот лет и четыре года, по нашим подсчётам, — сообщил Орик. — Бром отчасти прав, если, конечно, считать один-единственный корабль с двадцатью воинами на борту «первой высадкой людей в Алагейзии». Тот корабль причалил к берегу на юге, в тех краях, где теперь находится Сурда. Они стали обследовать эту местность, и мы встретились с ними и обменялись дарами; а потом они уплыли, и в течение почти двух тысячелетий никто из людей в Алагейзии не появлялся — до тех пор, пока король Паланкар не прибыл туда с целым флотом. К тому времени у людей почти не сохранилось воспоминаний о той встрече с гномами; разве что весьма невнятные и неприятные истории о волосатых горных жителях, которые по ночам охотятся на детишек и уносят их в свои подземные норы. Фу!

— А ты знаешь, откуда Паланкар прибыл в Алагейзию? — спросил у него Эрагон.

Орик нахмурился, покусал кончик уса и покачал головой:

— В наших летописях говорится лишь, что родина его находилась далеко на юге, за Беорскими горами, а причиной его исхода оттуда послужили война и голод.

Эти слова привели Эрагона в страшное возбуждение.

— Значит, — воскликнул он, — на юге могут быть ещё какие-то страны и народы, которые могли бы помочь нам в борьбе против Гальбаторикса!

— Возможно, — сказал Орик. — Но их будет довольно-таки трудно отыскать, даже верхом на драконе. И я сильно сомневаюсь, что их жители говорят на том же языке, что и ты. Да и захотят ли они нам помогать? Что вардены могут предложить другому государству в обмен на помощь? Кроме того, даже из Фартхен Дура в Урубаен трудно переправить войска, так сложны для перехода тамошние горные тропы; а южные края отделяют от нас тысячи миль таких вот непроходимых горных троп.

— Ты даже не думай о том, чтобы отправиться на поиски. Сейчас мы никак не можем тебя отпустить, ведь ты нам так нужен, — сказал Лифаэн.

— И все же я… — начал Эрагон и умолк, увидев над рекой Сапфиру, которую преследовала целая стая разъярённых воробьёв и чёрных дроздов. Птицы, настроенные весьма воинственно, во что бы то ни стало намерены были отогнать дракониху подальше от своих гнёзд. Кроны деревьев так и звенели от их возмущённого крика и писка.

Лифаэн, сияя, воскликнул:

— Ну, разве она не великолепна?! Вы только посмотрите, как отливает в солнечных лучах её чешуя! Что в сравнении с нею все сокровища мира?

Примерно такие же восторженные возгласы доносились и с другой лодки — из уст Нари.

— Нет, эти эльфы совершенно невыносимы! — пробурчал в бороду Орик. И Эрагон с трудом подавил улыбку, хотя в душе разделял мнение гнома. Но эльфам, казалось, никогда не надоест хвалить Сапфиру и громко восхищаться ею.

«He вижу ничего плохого в нескольких комплиментах», — прочитав мысли Эрагона, строптиво заявила Сапфира и с жутким плеском шлёпнулась в воду, тут же погрузившись с головой и вынырнув только для того, чтобы подбросить в воздух невольно нырнувшего вместе с нею воробышка.

«Ну, естественно! Что же плохого в таких искренних похвалах твоим достоинствам?» — откликнулся Эрагон.

Сапфира снова нырнула, и со дна реки до него донёсся её обиженный голос:

«Это что же, сарказм?»

Эрагон хихикнул и решил оставить этот вопрос без ответа. Посмотрев в сторону второй лодки, он заметил, что теперь гребёт Арья — спина идеально прямая, лицо невозмутимое. Она гребла легко и точно летела сквозь пронизанную солнечными лучами лёгкую тень, которую отбрасывали могучие сосны с поросшими мхом стволами. Но, несмотря на солнечный свет, сама Арья выглядела на редкость мрачной. Эрагону даже захотелось её утешить.

— Лифаэн, — тихо спросил он, стараясь, чтобы не услышал Орик, — а почему Арья… столь печальна? Ты…

И он не договорил, заметив, как напряглись плечи эльфа под зеленовато-коричневой туникой. Лифаэн ответил ему, но еле слышно, так что Эрагон с трудом разобрал его слова:

— Нам выпала большая честь служить Арье Дрёттнинг. Ради нашего народа ей довелось испытать столько страданий, что и вообразить невозможно. Мы с превеликой радостью праздновали её удачу с яйцом Сапфиры, но даже во сне мы оплакиваем ту жертву, которую ей пришлось принести… Впрочем, её печали, как и её счастье, принадлежат лишь ей одной. И без её разрешения я не мог бы открыть тебе причину того, отчего она так грустна. Даже если б знал, в чем дело.

Сидя вечером у костра и машинально поглаживая заросшую мхом кочку, на ощупь похожую на мягкую шкурку кролика, Эрагон услыхал в лесу какой-то странный шум. Переглянувшись с Сапфирой и Ориком, он осторожно пополз на эти звуки, придерживая рукой Заррок.

В зарослях снежноягодника на краю небольшого овражка метался сокол со сломанным крылом. Увидев Эрагона, крылатый хищник в ужасе застыл с открытым клювом, издавая пронзительный писк.

«Что за ужасная судьба, — сказала Эрагону Сапфира, — вот так лишиться возможности летать!»

Прибежала Арья. Увидев, что случилось, она сорвала с плеча лук и, быстро прицелившись, выстрелила соколу прямо в сердце. Сперва Эрагон решил, что она подстрелила птицу, чтобы отправить её в суп, однако эльфийка так и не подняла с земли ни сокола, ни свою стрелу.

— Но почему?.. — вырвалось у Эрагона. Насупившись, Арья отстегнула тетиву и сказала:

— Он был слишком серьёзно ранен, чтобы я смогла его вылечить, и все равно умер бы ночью или к утру. Ничего не поделаешь. Я просто избавила его от нескольких часов страданий.