Посадница Услада сердилась на Загляду за коварные замыслы и не хотела даже разговаривать с купеческой дочерью, которая замыслила стать княгиней и возвыситься над ней, урожденной словенской боярышней. Прямо обижать девушку, которая была под покровительством Ильмеры, Услада не смела, но не упускала случая по мелочам выказать ей свое презрение и подолгу рассуждала, когда Ильмеры не было рядом, что всяк сверчок должен знать свой шесток, а в чужих санях до добра не доедешь. Загляда не принимала этих речей близко к сердцу: ее совесть была спокойна, а коли в боярыне спесь играет, так и пусть себе ворчит. Беспокоило только то, что ее неприятельница была женой посадника. Как бы она не заразила своей враждой и мужа! Загляда часто думала об отце, а купцу вовсе ни к чему быть не в ладах с посадником.

Зато боярышня Прекраса в такое время бросала ей сочувствующие взгляды и старалась перевести разговор на другое. Они даже немного подружились. Прекраса оказалась далеко не так горда и надменна, как Услада, хотя имела не меньше оснований гордиться. Род ее был не хуже, а близость к княгине Малфриде высоко поднимала ее над женой ладожского посадника. Упоминая о своей дружбе с Малфридой, Прекраса бросала на Загляду скрытно-внимательный взгляд, выискивая в ее лице признаки смятения, тайных надежд. Но ничего такого она обнаружить не могла при всей своей наблюдательности.

Дыша любопытством, Прекраса дотошно расспрашивала Загляду обо всех подробностях Эйрикова набега, о ее пленении и спасении. Слушала она, забыв обо всем, глаза ее блестели, на лице переливались чувства – она себя саму живо представляла на месте Загляды, и воображение ее на каждом шагу волнующей повести шло еще дальше – а что если бы…

Однажды Загляда заметила, что Прекраса разглядывает глубокую щель в стене над выходом из гридницы.

– Ты знаешь, откуда это? – спросила она у боярышни.

– Откуда? – охотно переспросила Прекраса.

– Это Эйрик ярл перед уходом в стену свою секиру вогнал. У него большая секира была, с золотой насечкой. Ее звали Крушительница Черепов. Она здесь долго висела – никто ее вынуть не мог.

– А где же она теперь?

– Князь Вышеслав ее вынул.

– Сам? – почему-то обрадовалась Прекраса. – Так прямо взял и вынул?

– Мне Ильмера говорила, я сама-то не видела. Взялся за рукоять, дернул – и вынул. А потом послал ее нурманскому князю.

– Надо же так! Никто не мог – а он вынул!

Прекраса кликнула челядь, велела подтащить скамью к двери, встала на нее и сунула руку в щель от секиры. Но ее пальцы не достали до конца – щель была слишком глубока. Это еще больше удивило и восхитило ее.

– А какой он из себя, Ерик? – продолжала расспрашивать она. – Ты его близко видела?

– Он годами не старый, чуть старше посадника Креплея, статный, ловкий, ступает твердо. Лицом он не слишком хорош мне показался, но видно, что неглуп.

– Да где ж они, варяги, хороши бывают? У нас в Новгороде их много, а лица у всех словно топором вырублены. Я ни одного красивого варяга не видала.

Загляда улыбнулась: никого на свете она не признала бы красивее любимых лиц Снэульва, Тормода, Кетиля. Но едва ли боярышня с ней согласится.

– А как же князь Вышеслав? – спросила она у Прекрасы. – Разве он не хорош? А ведь и он – свейского племени.

– Князь… – Прекраса лукаво повела тонкой бровью, отвела глаза, а потом быстро глянула на Загляду. В глазах ее светилось торжество: она была довольна, что Загляда первая упомянула о том, что занимало Прекрасу больше всего прочего. – Князь хорош… да ведь он только по матери свей. А по отцу – славянской крови.

– А князь Владимир сам на четверть из варяг. Дед его, Игорь Старый, был сын Рюрика-дана и Альвин, дочери князя норвежского.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я же здесь среди варяг живу. Мне и Арнора, и Тормод много любопытного рассказывают. Наши словены говорят, что Рюрик был сын Умилы, Гостомысловой дочери, и бодрического князя Годослава. А варяги рассказывают, что звали его Хродерик сын Хальвдана, и был он родом из племени данов, и страна его зовется Юталанд.

– А кто же правду-то говорит? Из бодричей был Рюрик или из варягов?

– Да кто же теперь знает? Это так давно было – люди правду позабыли, одни боги помнят.

– Услада нипочем не согласится Рюрика варягом признать, – доверительно сообщила Прекраса, понизив голос и оглядываясь, нет ли посадницы поблизости. – Она из Новгорода родом, я ее с детства знаю. Она варягов не любит – да и за что их любить! Вот разве князя Вышеслава. Она на него еще до замужества своего, в прошлом году, глаз положила, да где там!

– И ей нравится Вышеслав?

– Да кому ж он не нравится? – Прекраса посмотрела на нее с удивленной улыбкой, как на ребенка, который не знает, что зимой идет снег. – Да у нас с лета, как Владимир-князь его в Новгород привел да на вечевую степень [223] перед народом в первый раз вывел, все девки ума лишились – только и сидят за воротами да ждут, когда князь проедет. А боярские дочери… Ведь когда князь в чужое племя приходит, он на девице из знатного рода женится, родней в своей земле обзаводится и живет себе. Говорят ведь, что в Полоцке князь Изяслав Владимирович на тамошней боярышне женился. Вот и наши бояре думают: должно быть, и Вышеслав Владимирович будет себе из наших девок жену выбирать. По Христову закону, говорят, можно на всю жизнь одну только жену иметь, взял, так не прогонишь и другую не возьмешь, вот он и ждет, выбирает…