Во вселенских потёмках, среди казарм и спален девственниц,я, оснащённый собственным сердцем и грозными снами,стремительно бледный, с увядшим лицом,я, в трауре вдовца из-за каждой умершей ночи,не утоливший ни разу мучительной жаждыневидимой влагой своих сновидений,я, в леденящем жару от каждого звука,который врастает в уши, наливая всё тело неясной грустьюи страхом, словно это шаги провидения или убчйцы;я, запертый в непроницаемой скорлупе враждебного пространства,будто официант, получивший пощёчину, или же хрипловатый колокол,или треснувшее зеркало, или, наконец, заброшенный дом,в который затемно вваливаются бродягии где вместо цветов пахнет скинутым на пол бельём, —впрочем, пожалуй, мне ещё менее грустно —внезапно я чую ветер, бьющий в лицо,и невероятие ночи, упавшей на письменный стол,гудение жертвенного костра, в котором сгорают дневные звуки, —и всё это взывает к моей пророческой силе,и я различаю молящий голос вещей, которому нетответа, и неустанный ропот вокруг, и ещё невнятное слово.
