Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.

–  Спокойно, - сказал Сашка.
– Это за мной. Ты, главное, спокойно… - Он схватил Григория за руки и крепко стиснул.
– Ты, главное, спокойно…

Звонок.

Сашка сидел неподвижно и только быстро шарил глазами по стенам.

–  Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…

Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:

–  Живой не дамся!..

Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.

–  Почтальон, - сказал он, усмехаясь.
– От мамы. Беспокоится, что не пишу.

Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.

–  Здорово я его напугал, - сказал он.

Григорий молчал.

................

Спать хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании - немецкая карта - и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее - надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.

Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:

–  Стоять смирно, ты…

Григорий стоял спиной к следователю. Он смотрел в стену, выкрашенную серой краской, и слушал, как следователь шуршит бумагами, зевает, скрипит креслом. В кабинете было тепло, пахло табачным дымом. Хорошо бы убить следователя, подумал Григорий. И лечь спать прямо здесь, на полу. Закрыть глаза, растянуться и заснуть. Хоть на час. Хоть на четверть часа.

Дверь приоткрылась, кто-то сказал:

–  Угости папироской. Все, понимаешь, выкурил.

Следователь сказал:

–  Бери.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной и остановился у стола.

–  “Беломор”? А “Казбека” нет?

–  Я только “Беломор” признаю, - сказал следователь.
– От “Казбека” у меня кашель.

Чиркнула спичка. Кто-то сказал:

–  Спасибо. Домой, понимаешь, собрался, хватился - папиросы кончились. Может, дашь парочку про запас? Магазины еще закрыты.

–  Бери, - сказал следователь.

–  Спасибо. Молчит?

–  Молчит. Упорный попался, сука.

–  Ну, я пошел. Пока.

–  Пока.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной, дверь открылась и закрылась. Следователь громко, с прискуливанием, зевнул и опять зашуршал бумагами. Как ему не надоест, подумал вдруг Григорий. Неужели он не понимает, что все это - страшная ошибка? Лес рубят - щепки летят. Я - щепка. Нет, конечно, он не знает, что я - только щепка. Он уверен, что я фашист, изменник родины… Как это все они спрашивают: “Расскажите о ваших связях в Испании”. Мои связи в Испании… Если бы ты побывал в Испании, ты бы сдох от страха, подумал Григорий. Или нет? Может быть, ты тоже сидел за валуном и торопливо тянул замусоленный окурок, и смотрел, как догорает фашистская танкетка, и трясущимися руками ощупывал горячий ствол карабина… И теперь, озлобленный, творишь суд и расправу? Но мне-то каково? Каждый день, каждый день, и этому не видно конца, и кажется, что вот-вот сойдешь с ума…

Странно, что меня не бьют, подумал Григорий. Других бьют. Иногда слышно даже, как кричат избиваемые. Вероятно, бьют очень больно. И рано или поздно начнут бить меня. И я тоже буду кричать… Сашка кричал тогда: “Живым не дамся”. Сашка знал, конечно. Может быть, он тоже бил? И он, наверное, так и не дался. Григория взяли в подъезде Сашкиного дома и увезли на эмке. На той самой эмке. “Это недоразумение!” - “Молчите”.
– “Поймите, я журналист, я вернулся из Испании…” - “Там выясним, какой ты журналист”. И потом: “Расскажите о ваших связях в Испании”.

Точки и крапинки на серой стене снова растаяли. Григорий совершенно отчетливо увидел свой карабин. Он очень обрадовался. Он узнал даже царапины на ложе - это когда он переползал через битый кирпич вперемешку со стеклом, и пули хлестко щелкали перед самым носом, поднимая облачка красной пыли… Отличный карабин, когда смертельно хочется спать. Надо только разуться, сунуть дуло в рот и нажать большим пальцем ноги на спусковой крючок.

–  Смирно стоять, я сказал… - спокойно сказал следователь.

Григорий разлепил глаза. Следователь отодвинул кресло и с хрустом потянулся.

–  Ну что, долго в молчанку играть будем?
– спросил он добродушно.

Григорий облизнул пересохшие губы.

–  Ведь нам уже все известно. Твой приятель астроном все нам рассказал. Чего же ты зря запираешься? Умел нашкодить, умей и отвечать.

Григорий втянул голову в плечи. Да, Олег все рассказал. Добрый глупый Олежка. Он подписал отвратительную бумагу. Подпись была страшная, корявая, но она была Олежкина. И ниже подписи - коричневый мазок, какой бывает на простыне от раздавленного клопа. Наверное, из носа.