–  Ты лучше иди в мой кабинет. Там и покуришь и ответ напишешь.

Благодарно кивнув, переместился в Кружилинский закуток, где опять принялся за лицезрение Аленкиной мордашки. Блин, я уже забывать начал какая она у меня красивая! В конце концов, поставив фото возле лампы и периодически поглядывая на него, начал перечитывать письмо.

Нахтигаль расстаралась, аж на пять страниц, так что почитать, было чего. Писала, как она устроилась в Швейцарии и как теперь работает врачом в женевском филиале больницы своего отца. Писала, что очень скучает. Писала, что когда на нее вышел человек из нашего дипломатического представительства в Женеве, она чуть в обморок не брякнулась от восторга, хотя здоровье у нее отличное и даже более того. Причем слова про "более того", были подчеркнуты. Интересно, что это значит?

Пару минут поразмышляв, что она под этим имела ввиду, решил, что может по Женеве грипп повальный ходит, а она одна здорова осталась, чем сейчас и хвастает.

Еще писала, что уже намекнула родителям про имеющегося жениха, но сказала, что познакомит их только после войны. На муттер, это произвело такое впечатление, что будущая теща моментально примчалась в Швейцарию и теперь живет рядом с Хелен, теша себя надеждой, хоть одним глазом увидеть избранника своей дочери. Мда… тут муттер придется обломиться как минимум на пол года. Вот возьмем Берлин, тогда и насмотрится. Вообще, написано было много о чем, но когда я случайно взглянул на часы, то пришлось отложить очередное перечитывание ее письма и заняться написанием ответа.

Долго и длинно писать я не умею, поэтому ответное послание получилась только на пол странички, хотя вроде написал обо всем. И про чувства и про свою жизнь.

Критически оглядев недописанный листок, очередной раз закурил и начал ходить по кабинету, соображая, что бы еще вписать, а то как то не солидно получается.

Потом вдруг озарило. Быстро сев к столу, начал выводить: "Очарована, околдована…" и далее по тексту. Барышни с этого даже в мое время тащились, так что надеюсь, моей зеленоглазой прелести, эти стихи из будущего, тоже понравятся.

А когда отдавал письмо Колычеву, на всякий случай, даже не надеясь на положительный ответ, спросил:

–  Иван Петрович, а я могу ей свою фотографию послать?

Спросил и настороженно замер, думая, что командир сейчас опять начнет песни про бдительность и секретность петь. Но вместо этого, он раздраженно хмыкнул и со словами:

–  Вот как знал! А то ведь у тебя мозгов бы хватило, ей себя в форме и со всеми регалиями послать. Но это запрещено, а вот эту можно…- протянул мне глянцевый прямоугольник.

Оба-на! C фотки, на меня смотрела моя же физиономия, только в гражданском обличье. Это перед поездкой во Францию, нас для документов щелкали, наверное, оттуда у Ивана Петровича карточка и появилась. Но как он меня просчитал… Ведь снимок, наверняка в личном деле хранился, а Колычев заранее позаботился.

Растроганно шмыгнув, я поблагодарил командира и поскакал за новым конвертом, так как старый был уже запечатан. В том, что послание будет подвергнуто цензуре, сомнений не было, но отдавать письмо не закрытым, как-то не хотел. Если надо, пусть без меня вскроют, и перлюстрируют на здоровье…

Под эти приятные воспоминания, убаюканный шумом самолетных двигателей я, в конце концов и уснул.

–  Вот, смотрите товарищ подполковник…

–  Кхм… сколько раз говорил - капитан, или просто - Илья!

–  Извини, все время забываю, смотри Илья, видишь?

Третьяков показал на снимок, найденный в планшетке убитого Горбуненко. Пока я разглядывал скупую улыбку на физиономии Филиппа, которому пожимал руку радостно скалящийся Жуков, Сашка молча сопел у меня над ухом. В конце концов, раздраженно отложив фотографию, спросил у него:

–  И что тут надо было увидеть? Твои спецы уже сказали, что это не фотомонтаж, дальше что?

–  Они сказали, что это не похоже на фотомонтаж. Только Казимир Львович, все равно, сильно сомневается. То, что это монтаж, они наверняка сказать не могут, но вот Луганский, в свое время очень сильно увлекался психологией, поэтому его эта фотография сразу так заинтересовала. Посмотрите, как улыбается Горбуненко и как маршал?

–  Да я ее уже сто раз видел, ты толком скажи, что в ней Львовичу не нравиться?

Третьяков, тоже начал потихоньку раздражаться. Первая зажатость, возникшая при знакомстве уже прошла и мент, во всяком случае, в моем обществе, чувствовал себя достаточно свободно. Поэтому, фыркнув, ответил:

–  А то, что не может майор ТАК улыбаться, когда ему маршал руку жмет. Тут даже не в субординации дело, а в обычной человеческой реакции! Посмотри на лицо Жукова и на лицо Горбуненко!

–  Ну, ты блин, даешь! Может ему комфронта, руку передавил, вот майора и перекосило.

–  Этому амбалу, руку передавил? Не смеши. И его вовсе не перекосило. Это улыбка старшего - младшему. Не важно, по званию ли, по возрасту. И поза его тоже…