–  Так. Выходит, они должны были в Куньем городище заночевать, а оттуда их забрали бы те, которые в белом? И куда-то увели бы. Мы между ними встряли… нет! Это те, кто от Иллариона ушел, не утерпели, захотели посчитаться. А для "белых" все это неожиданно оказалось. Они сходу сунулись - не вышло. Теперь один побежал докладывать, а двое следить остались. Кхе! Тогда понятно! Надо в Ратное побыстрее добираться, пока тот не смотался, куда надо, и подмогу не привел. А уж в Ратном-то…

–  Помог я тебе, деда?

–  Да, про Белояра я не подумал.

–  А ты мне поможешь?

–  А зачем? Сказал, что сам придумаешь. Вот и думай.

Снова по лесной дороге медленно тянется санный обоз. Подмерзший за ночь снег снова "поплыл" на солнечных местах, того и гляди начнут появляться проталины. Но впереди небо уже затягивается снеговыми тучами, прогноз Ильи подтверждается, но обозу от этого легче не станет - мокрый, липкий снег завалит дорогу, сани начнут в нем вязнуть вытягивая из лошадей последние силы.

В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.

–  Афанасий, а сколько холопская семья может стоить?

–  Смотря, какая семья, и какой торг. Когда много продают, то дешевле.

–  Это понятно, когда товара много, он всегда дешевеет. Такая семья, которая выйдет по жребию тем, кто в последнюю очередь… Кстати, а почему очередь такое значение имеет? Ведь жребий же?

–  Так уж обычай сложился. Жеребьи лежат в кувшине. Те, что похуже - внизу, те, что получше сверху. Первым берет сотник, потом десятники, потом те, у кого серебряное кольцо, потом остальные по десяткам. Какому десятку раньше, какому позже, говорит сотник.

–  Но доли же должны быть одинаковые?

–  А они и есть одинаковые, почти. Ну, вот взяли мы, к примеру, десяток коней. Все кони строевые, тягловых нет. Все привычные под седлом в бой ходить. Нет ни раненых, ни хромых, ни старых. Но все равно, совсем одинаковых-то коней не бывает. Тот жребий, на который самый лучший конь выпадет, лежит сверху, а тот на который самый худший, хотя тоже хороший, лежит внизу.

–  Ну, хорошо. Сколько будет стоить семья, на которую выпадет жребий простого ратника? Гривну будет?

–  Нет, народу-то много, меньше.

–  А доля "рухлядью"?

–  Наверно, еще меньше. Тех, кто "рухлядью" взять захочет, много. Как бы и по две семьи на жребий не получилось.

–  У тебя дружки, которые "рухлядью" будут брать, есть?

–  Есть, а что?

–  Договорись с кем-нибудь из них, чтобы взял "душами", а потом за гривну тебе продал. Гривну я тебе дам.

–  Да ты что?
– Замахал руками Афоня.
– Такие деньги! Не, Михайла…

–  Лисовиново слово дороже!
– С напором произнес Мишка.
– Или брезгуешь?

–  Да нет, что ты? Не уговорил, значит, деда?

–  Не хочет он с Лукой ссорится. Меня завтра с утра в Ратное быстрым ходом отправят, ты присмотри, пожалуйста, за волокушей, где Чиф лежит. А как приедешь, сразу ко мне зайди.

–  Спасибо, Михайла, я тебе… Донька! Убью, сука!

Мишка вывернул голову, чтобы посмотреть вперед и поперхнулся от неожиданности. Донька, свесившись с передка саней, с самым невозмутимым видом справляла малую нужду.

Название Городно позднее преобразовалось в Гродно. Так на город называется и сейчас.

Поруб - подземная тюрьма. Деревянный сруб, опущенный в яму. Сверху накрывался настилом и засыпался землей так, что оставалось лишь небольшое окошко для подачи воды и пищи. Естественные надобности узники справляли тут же - на земляной пол. Выжить в таких условиях, хотя бы несколько месяцев, было редкой удачей.

Поле - судебный поединок, "божий суд", победитель в котором безоговорочно признавался правым и свободным от любых обвинений.

Автору прекрасно известно, что слова "колчан", "саадак", даже слово "лошадь" и еще очень многие другие, пришли в русский язык из Степи и прижились несколько позже описываемых событий, но главный герой-то - человек ХХ века, для него эти слова русские.

Первые числа Апреля 1125 года. Село Ратное.

Мишка, с непривычки неловко опираясь на костыли, стоял в углу двора старосты Аристарха Семеныча. Присесть было нельзя - по обычаю сидеть сейчас могли только двое: сам староста за столом, на котором стояли широкогорлые кувшины с жеребьями, и сотник - верхом, командирским оком оглядывающий собрание с высоты седла.