Он покачнулся и грузно опустился на стул. Тотчас перед его глазами оказался стакан, но не с водой, а наполненный чем-то красным. Сазонов машинально взял его, залпом выпил… Это было бургундское, хорошее, отнюдь не ординарное, которое однажды передали им в Компьень, а настоящее коллекционное, марочное бургундское.

В голове несколько прояснилось, он поднял взгляд и увидел, что к нему склоняется тоненькая высокая девушка с большими серыми глазами. Она была совсем молода, лет шестнадцати, не больше. У нее были не слишком правильные, но прелестные черты, задорный нос, тугие русые кудри и завитушки на висках. Всем этим и, самое главное, дерзким взглядом Рита поразительно походила на своего отца, Дмитрия Аксакова – такого, каким он был в четырнадцатом году в Энске, в трактире «Попугай!» на Рождественской улице, когда из последних сил блефовал перед Данилой Ильичом Гавриловым и Инной Фламандской, пытаясь не дать им сломать его жизнь. Не удалось! Они заставили-таки Дмитрия жениться на Александре Русановой, наследнице аверьяновских денег, на которые положили глаз большевики. Результат их усилий – его дочь, дочь Аксакова… да, Инна упоминала о ней. Называла ее «очень бойкой девицей». И в самом деле!

– Мадемуазель, – пробормотал Сазонов, – спасибо. Мадам… – Глаза его медленно переползли к Татьяне, и ей невесть почему показалось, что уже когда-то видела эти темно-серые глаза в очень густых, очень красивых, совершенно немужских ресницах. Хотя что за ерунда, ну где и когда она могла их видеть?

– Медам, мсье Ле Буа, я пришел просить у вас помощи, – снова начал Сазонов. – Вы слышали, может быть, что положение евреев в Париже нынче тяжелое: нельзя посещать кафе, нельзя покидать свою квартиру после восьми вечера, а значит, нельзя даже спуститься в бомбоубежище во время налета. Но нам как-то удавалось утаить… мы скрывали национальность моей жены. Но теперь Инна Яковлевна боится даже из дому выйти. Говорят, людей, имеющих характерную еврейскую внешность, могут схватить просто на улице и сразу отправить в лагерь. А уж если их происхождение подтверждено документами… Быть может, у вас есть какие-то связи… быть может, кто-то продаст фальшивые бумаги, на другое имя? Простите, мой вопрос нелеп, я понимаю, но, кроме вас, мне не к кому обратиться сейчас!

«Сейчас, вот именно что сейчас! – подумал он с внезапной, слепой яростью. – Год назад у нас самих было как минимум по три комплекта документов на каждого. А теперь… Черт! Я, который с легкостью мог снабдить фальшивыми, но такими, что комар носа не подточит, бумагами любого убийцу, шпиона, диверсанта, – я ничего не могу придумать, чтобы спасти последнего оставшегося у меня близкого человека!»

– Наверное, лучше всего – уехать в провинцию, – сказал Алекс и вспомнил, как четыре года назад переправлял в глубь Бургундии Дмитрия Аксакова, давал ему адрес мулянского дома. Прекрасное место, но Дмитрий там не засиделся. Однако в Муляне теперь тоже немцы. – Хотя нет, что я говорю, это плохой выход, в провинции вы будете слишком уж на виду. В Париже затеряться легче.

– Вы предлагаете нам перейти на нелегальное положение? – спросил Сазонов с непостижимым выражением. – В подполье, так сказать?

– Мне кто-то говорил, – пробормотала Рита, – что может помочь свидетельство о крещении. То есть если еврей крещен в католическую или православную веру, его не трогают.

– Интересно, где ты набралась таких сведений? – подозрительно посмотрел на девушку Эжен Ле Буа, а Эвелина решительно покачала головой:

– В католическом храме не найти человека, который выдал бы фальшивую метрику. Венчать тайно – это пожалуйста, это сколько угодно, но свидетельство о крещении или хотя бы конфирмации… Исключено!

И они переглянулись с Эженом, вспомнив свое венчание, которое происходило в 1904 году в Париже при полном нарушении всех мыслимых и немыслимых законов, установленных как Богом, так и людьми. Ну что ж, история их брака – яркое подтверждение того, что эти законы порой не грех и нарушить!

– Значит, надо найти кого-то из православных священников, – сказала Татьяна. – Жаль, что я никого не знаю лично. Но я позвоню Ирине Кореневой, вдруг она…

– А я позвоню Краснопольскому, – кивнул Алекс. – По-моему, у него могут быть самые неожиданные связи.

– Не надо никому звонить, – сказала Рита, вынимая из руки Сазонова опустевший стакан, снова подливая туда вино и опять подавая ему: – Пейте и закусите хоть чем-нибудь. Катрин, сделайте мсье сандвич с сыром!

Она заметила выражение священного ужаса, которое мелькнуло на лице Эвелины, и с трудом сдержала улыбку: с точки зрения бабушки, есть сыр, положив его на хлеб, своего рода святотатство, которое могут себе позволить только простолюдины. Сыр должен быть подан на особой фарфоровой доске, несколько сортов сразу, в обрамлении зелени и винограда. Его следует нарезать небольшими кусочками, смаковать… Таков этикет. Ну и что? Французы, например, едят дыню с хлебом. Покойная бабушка Лидия Николаевна от этого чуть ли не в обморок падала! И вообще, есть вещи поважнее этикета. Например, человеческая жизнь.

– Не надо никому звонить, – повторила Рита. – Я знаю, кто выдает такие свидетельства о крещении направо и налево. Это монахиня из русской церкви на рю Лурмель. Ее зовут мать Мария. Кроме нее, там есть священник – отец Дмитрий. Фамилия его – Клепинин. У вас бумаги Инны Яковлевны с собой?

Сазонов покачал головой.

– Жаль, – вздохнула Рита. – Значит, нужно как можно скорей за ними съездить, а потом сразу – на рю Лурмель. Хотите, я поеду с вами?

– Дитя мое… – пробормотал Сазонов, и глаза его наполнились слезами.

«Какое счастье, – подумал Всеволод Юрьевич Юрский, – что в тридцать седьмом мы все же оставили вас в живых!»

Ну да, как говорится, пути Господни неисповедимы.

– Боже мой, Рита! – пробормотала Татьяна. – Откуда ты знаешь о церкви на рю Лурмель, о матери Марии? Ты знаешь такие вещи…

– А почему бы мне их не знать? – пожала плечами Рита.

– Но ты… – Татьяна замялась от волнения. – Ты еще учишься, ты еще девочка, тебе нужно держаться от всего этого подальше, заниматься уроками, книжками…