Шрифт:
– Вот тут у меня раньше хризантема стояла, – кивнул Вадик на кашпо. – Красивая такая. Белыми цветами цвела. Меня, ты знаешь, вообще цветы не любят, как-то плохо в моей квартире приживаются, а эта хризантема, ты представляешь, цвела как ошалелая. Ну а у Майки же аллергия на полынь, она и заставила меня ее выбросить, а вместо нее принесла этот, как его… араспагус? Аспарагус? Короче, такую косматую траву, которая, конечно, завяла. Пришлось и его выкинуть. Так и осталась комната без цветов. Она говорила, что единственные хризантемы, которые нормально переносит, это искусственные, японские…
– Погоди, – перебила Лида. – При чем тут хризантема, если у Майи аллергия на полынь?
– Так хризантемные листья, оказывается, полынью пахнут! – возмущенно хохотнул Вадик. – Это у нее глюк такой был, у Майи. Надо ж додуматься: хризантемные листья – и полынь!
А, ну теперь понятно, почему Майя вспомнила о духах «Кризантэм д'ор». Может быть, и в самом деле там используется экстракт полыни для усиления эффекта запаха хризантем.
Лида рассеянно огляделась. Ковер был расписан крупными цветами – желтыми и красными, а самый большой, желто-коричневый, приходился как раз посередине ковра и напоминал человеческую голову с растрепавшимися волосами.
– Вот тут, – потыкал Вадик носком домашней тапочки в этот цветок, – вот тут, наверное, она лежала и плакала. Тут всегда мокрый ворс был, когда она уходила.
Лида зачем-то присела на корточки и потрогала коричнево-желтый цветок на ковре. Он был сухой, конечно…
– Вадик, – проговорила она, глядя на хозяина снизу вверх, – можно, я тут минут пять посижу одна? А?
– Конечно, – закивал Вадик. – Конечно, посиди. Я понимаю! Ты не думай, я на самом деле все понимаю! Посиди, да не спеши, оставайся сколько хочешь. – И он суетливо направился к выходу. В дверях обернулся:– А точно не будешь чай пить?
– Не буду, спасибо, – с усилием улыбнулась Лида.
Дверь наконец-то закрылась.
Лида опустилась на ковер, посидела, потом прилегла. Голова ее пришлась как раз посредине цветка.
Лида лежала и смотрела в потолок, удивляясь странной тоске, которая вдруг опутала ее душу. То ли оттого, что здесь все было проникнуто тоской разлученных влюбленных, то ли это была тоска ее собственного разочарования.
Ну, вот она и получила подтверждение того, что ни ехидный, проницательный Амнуэль, ни остроглазый Григорий не ошибались. Сергей и Майя Майданская любили друг друга – любили страстно! Убив Майданского, Сергей разрушил такой волшебный мир, взорвал вселенную такого счастья, разлучил их навсегда…
Да уж, не хочется говорить банальностей, но как не сказать: хотел сделать как лучше, а получилось… Нет, отнюдь не как всегда. Как никогда, получилось! Как не должно быть!
Почему Майя не могла развестись с Майданским и выйти за Сергея? Почему? Жалко было денег?
Боже ты мой, господи, как же, наверное, они потом сокрушались о том, что произошло, эти несчастные, которые решили заплатить за свое краденое счастье чужой кровью!..
От жалости, от внезапной, разрывающей душу жалости к ним обоим Лида повернулась на бок и прильнула щекой к жесткому ворсу ковра, чувствуя, что слезы льются из глаз и стекают вниз.
Ну вот. Кажется, сегодня опять этому цветку суждено быть мокрым…
– Сережа, – пробормотала она жалобно, – ой, Сережка, ну зачем, зачем ты это сделал? Ну почему, ну ответь мне!
Молчание было ей ответом.
Разумеется. А чего ты еще ждала?
Она не знала.
Лида в ярости застучала кулаками по ковру, словно это ложе великой любви было виновно в смерти ее брата… да и оно тоже, что и говорить! И вдруг услышала странный звук, донесшийся из-под ковра.
Лида притихла.
Что такое? Где-то возятся мыши? А что, запросто – в паноптикуме-то…
Нет, тихо. Неужели послышалось?
Снова постучала по ковру и снова расслышала это звук. Шуршанье, вот что это такое. Шелест.
Шелестит какая-то бумага.
Лида привскочила на колени и принялась отворачивать край ковра.
Обнажился пыльный, давно не метенный и тем более не мытый линолеум. Видимо, все, на что хватало Вадика, это пылесосить ковер, не заглядывая под него. Спасибо и на том!
Нет, спасибо большое, огромное! Иначе именно Вадик нашел бы этот скомканный, уже пожелтевший листок.
Лида развернула его, как могла, осторожно, едва притрагиваясь, – так мы прикасаемся к засушенному цветку, который внезапно находим в старой книге.
Какие-то стихи.
Нет, не какие-то! Это стихи о красной волчице.
Кружится снег – зима пришла опять,Закат в крови – и жизнь к закату мчится.Теперь настало время вспоминатьТебя, моя прекрасная волчица!Лида узнала почерк брата. Вернее, один из его почерков. Именно так Сергей писал, когда не заботился о том, прочтет кто-то написанное или нет, когда спешил или нервничал. Некоторые слова были перечеркнуты, написаны заново. Например, в первом четверостишии последние строки первоначально выглядели так: