Наконец, бабушка опустила образ ниже и тихо сказала нам:

–  Приложитесь, дети.

И, когда мы приложились, она удержала нас около иконы и чуть слышно сказала:

–  А знаете ли, милые, как на земле и мы, грешные, сладостно поем Тихому ангелу, - слышали ли: "Свете Тихий, святые славы!"

Она приподняла опять икону и благословила нас ею, - и сказала другим:

–  Ну, приложитесь, приложитесь! Какой лик прекрасный!

Когда все приложились к образу, бабушка передала образ Параскевушке, стоявшей возле нее, и поклонилась мужику.

–  Спаси тебя Господи, Демьян Иванович. Обрадовал ты меня, грешную. Дивен лик и тихостен! Благослови тебя Господи. Долго ли писал?

–  На Третий Спас* начал, матушка, - отвечал Демьян Иванович, и лицо его посветлело, - отслужил молебен Нерукотворному Образу - и водою святой доску окропил, - и писалось с легкостию, по новгородскому переводу. По твоим молитвам легкота была в письме. Не запомню, чтобы так было.

–  Господь дал! Все ли у тебя в здоровьи добром?

–  Спаси тебя Бог, матушка, все здоровы. Сыты, обуты, одеты. Работа есть. В Прохушево в часовню Деисус заказали, и Ивана Воина в полк. А ты мне, матушка, работу задай; без того не уйду: твоим заказом моя работа спорится.

–  Закажу, закажу, - бабушка улыбнулась: - Я ровно как помещица немилостивая, на всех работу накладываю.

–  Какая ты помещица, матушка!
– с досадою даже проговорил мужик.
– Ты молитвенница. Легкая у тебя рука.

–  Рука-то легка, да сама белоручка: без работы сижу, - быстренько проговорила бабушка и, поглядев на нас, обратилась к мужику:

–  Внуков-то моих узнал ли, Иваныч?

–  Добрые детки, - отвечал тот.

–  Ну, вот тебе и заказ: напиши ты малые две иконы - Сергия чудотворца да Василия блаженного на охре, на кипарисе. Благословить их хочу. Это их ангелы.

–  Благослови, матушка.

Бабушка перекрестила его - и он стал собирать свой мешок, а бабушка совала ему в руки пряников, конфет и еще чего-то, что он не брал и отстранял от себя, заваливая на себя мешок, - но она строгонько посмотрела на него и молвила:

–  А вот и неслух выходишь; борода, а неслух!
– и он покорно принял из ее руки и пряники, и конфеты, и груши, и еще что-то, чего больше всего не хотел принять. Она перекрестила его, он поцеловал у нее руку и ушел,

* Третий Спас - 29 (16) августа. В народе Третий Спас - Ореховый, Хлебный, Холщовый.

пригибаясь еще ниже. А Егорушка уже охаживал вокруг бабушки, и улыбался на нее, и протягивал к ней горсточку, приговаривая:

–  И мне дай! Дай, дай, маминька!

–  Чего ж дать-то?
– спрашивала бабушка.

–  Сама знаешь, чего!
– белая знайка, а не знаешь, у Высокого спроси, с крыльями…

–  Про Предтечу он это!
– шепнула няне монахиня с волосиками.

–  Ну, помолчи, Егорушка, помолчи. Видел, видел: Ангел-то Тихой, Ангел-то Молчаливый… Он молчать велит.

Егорушка сел на пол и пригорюнился.

–  Матинька, д-а-а-й!
– вдруг жалобно протянул он.

И бабушка, ничего не говоря, вынула из кармана ризы деревянный крестик и благословила им Егорушку, который быстро стал на колени, поцеловал крест и молча спрятал его, а сам подал бабушке маленькое китайское яблочко.

–  Да сегодня нельзя, Егорушка, что ты!
– замахала на него Параске-вушка, а он сердито мотнул на нее головой и затянул:

–  О-о-о-о-о…

–  Это он говорит, что отнял у кого-то, - догадалась бабушка.
– Отнял, что ли?

Егорушка вскочил и радостно затрясся, а монашки-гостьи проговорили, робея:

–  Матушка, это он что сделал: у торговок на базаре все яблоки и арбузы по земле покатал: не дает никому, катит - да и все, матушка, в пыль, в пыль, в мусор… Воют торговки-то.

Егорушка радостно улыбался и головой кивал.

–  Опять ты, Егорушка, шумишь, - сказала бабушка.
– Ты не шуми. В мире и без твоего шума шумно. Тихому ангелу молись.

Егорушка покорно обернулся к образам и стал истово креститься.

–  Сереженька, дай ему грушку, - приказала мне бабушка, и я, робея, подал ее юродивому. Он положил ее перед собою на стол и оглядывал ее со всех сторон, ворочая головою, и гладил рукою по ее розовому пушку.

Мы с Васей не боялись и угощали его, наливали ему на блюдечко чай, а бабушка, смотря на нас троих, слушала, - все стоя, - что ей говорил седой монах. Он жаловался на что-то, чего я не понял, и лицо у бабушки стало другое: разорвалась сеточка морщинок под глазами, лицо будто помолодело, но и построжало. Монашки отодвинулись к пяльцам, а няня вышла. Только Параскевушка по-прежнему стояла подле бабушки, горбатенькая, с головой немного на левый бок, - с нетерпением смотря на монаха.