Вдруг бабушка властно остановила монаха, рукой коснувшись его плеча.

–  Помолчи, отец Евстигней. Все поняла. Не надо больше. Его Бог будет судить, - бабушка резко подчеркнула голосом это "Его", будто хотела показать, что понимает, как много значит это слово для монаха, - а ты суд в своем сердце зачеркни, все Богу передай: там лучше нашего с тобой разберут.

–  Матушка, - прервал бабушку монах, седые косички у него на затылке жалко зашевелились, - матушка, передал бы, все передал бы, да тяжело мне. Сляк(5хся до конца*.

–  Не говорю, что легко, - сказало бабушка, - мы с тобою монашествуем, а не легкотуем. В мире легко, - да легко и в трудность геенскую навеки впасть. На труд шел, когда рясу надевал.

–  Матушка, - опять прервал ее монах, и слезы были у него на покрасневших глазах, - послушаюсь, по-твоему сделаю, потерплю, а ты помолись… Не мирно мне.

–  Помолюсь, - отвечала бабушка, - а ты отдохни у нас сегодня. К вечерне сходи. Параскевушка, покорми его. А его, - опять обратилась она к монаху, опять выделяя слово, - его Господь сердцем переменит. К тебе же придет.

* Слякохся до конца - Пс. 37.7.

–  Ну, спаси тебя Господи!
– сказал монах, отираясь рукавом и виновато посмотрев на всех, стоя посреди келии.

–  Сядь-ка за стол, отец Евстигней, послушание исполни, - сказала ворчливо Прасковья, - матушка гостить тебе приказала, а то под ногами вертишься.

–  Да, да, погости у Спасова Крестителя: Он у нас хозяин, - поддержала ее бабушка, - вон внукам моим что-нибудь душеполезное расскажи: как ты зверя тихого в пустыне видел. Ты где ведь не бываешь! Не нам чета, кочкам, недвигам лесным.

Монах, усевшись за столом, заулыбался, а мы стали смотреть на него и ждать. Но он молчал, а бабушка обратилась к монахиням:

–  Матери мои, матери! Какие вы труды подняли: я чаю, все ноги притомили, издалеча идучи.

–  К тебе, матушка, дорога недальняя, - сказала старая монахиня в медных очках.

–  Не ко мне, а к Предтече Господню, - поправила бабушка.
– Молились ли в соборе?

–  Обедню, матушка, отстояли, - отвечала монашенка с воловиками.
– Дивное служение!

–  Владыка - молитвенник: наши худые молитвы в охапку взял да к Предтече Господню понес…

–  А тот Спасу Милостивому предоставит, - весело и неожиданно подхватил монах. Бабушка ласково обернулась на него:

–  Хорошо ты сказал, отец Евстигней.

–  Я, матушка, по пословице: скажи Николе, а Он Спасу скажет…

–  Это еще лучше, коли не от своего ума. Вот и прошу тебя: внукам моим расскажи что либо умилительное.

–  Благослови, матушка.

–  Бог благословит.
– И она опять обернулась к монахиням.
– Ну, спаси вас Господи, что пришли, не забыли и меня старуху.

–  Подарочки прими, матушка, - сказала монахиня в очках.
– Не взыщи. Я тебе паглиночки* теплые связала: когда, может, на руки наденешь.

–  Спаси Господи.

–  А я - салфеточку; угодила ли, не знаю.

–  Спаси Господи, за труды, за любовь. Параскевушка, хорошо ли их покоила?

Обе монахини поклонились враз:

–  Много довольны, матушка. Благословите к вечерне сходить.

–  Бог благословит.

И бабушка зашептала на ухо Параскевушке, а та молча кивала головой.

На минуту подсела бабушка к столу, и Егорушка, улыбаясь широкою, не сходящею с лица улыбкой, подвинул к ней блюдце, до краев наполненное чаем, в котором плавали размоченные кусочки сухариков. Монашка с волосиками всплеснула руками:

–  Что ж ты это, Егор, делаешь? Тебе от матушки угощение принимать, а не тебе ее угощать!

–  Ан, не так, - сказала бабушка, - я к ним, к малым, в гости пришла. Чем-то они меня угостят?

Брат подал ей половинку груши и просто сказал:

–  Покушай, бабушка. Ты какая-то неедучая: ничего не ешь!

А Егорушка подбавлял в блюдечко с чаем сухариков и кусочков груши и придвигал к бабушке, ласково причмокивая языком. Бабушка наклонилась и сделала глоток из блюдца:

–  Вкусный у тебя чай, Егорушка! Он в ответ закивал головой.

Бабушка отведала и от братниной груши, и от тонкого пшеничного сухарика с медом, который я предложил ей.

–  Сладкие же у вас сласти, - сказала бабушка, - и не едывала я таких…

* Паглиночки (пагленок, паголенок) - голень чулка.

–  Бабушка, ты еще попробуй!
– крикнул радостно брат, предлагая ей смокву.
– Ты, бабушка, у нас побудь.

И мы все трое - Егорушка, брат и я - принялись угощать и бабушку, и Параскевушку, и монаха и монахинь - нашим чаем, нашими сухариками, нашими дулями. Брат совсем разошелся.