–  Ну и чего скажешь?

–  Решил серьезно поговорить… - неуверенно отозвался Алексей и неловко поправил волну на лбу.

Татьяна вздохнула:

–  Спохватился… Хотя я наперед знаю, о чем ты будешь долго и скучно говорить. Нудный ты, Леша, ревнивый не в меру. С тобой от тоски засохнешь.

–  Уж какой есть… Так и будем стоять в дверях?

–  Проходи, если уж пришел…

Она пропустила его, сына дома не оказалось, и можно было поговорить по-человечески, если уж не душевно, то хотя бы нормально, но, проходя в дом, Темнов подумал, что пришел напрасно, ничего из сегодняшнего вымученного визита не получится. Он это сразу понял, и о чем бы ни говорил со своей бывшей, в голове вертелась некстати вспомнившаяся мысль о разбитой чашке, которую, как ни старайся, а без шва не склеишь. У них с Татьяной, видимо, был тот самый случай.

Если бы Бунтов знал о заботах Темнова, то вполне бы мог сравнить их со своими, которые стали особенно заметны в то же самое воскресенье. Хотя ничего особенного не произошло: из Электрика приехала Розина дочь Маша с мужем. Дочь внешне мало походила на мать, природа сделала свое дело и почти лишила азиатских черт, которые были так заметны в Розе. Маша более напоминала южнорусскую казачку: крутобровая, румяная, она, наверное, и подвижная недавно была, но сейчас на большом сроке беременности казалась неуклюжей, и те несколько часов, какие она пробыла со своим Игорем в гостях, просидела, развалившись на диване, о чем-то время от

времени перешептываясь с матерью. Бунтову не понравилось, что они замолкали, когда он заходил в комнату. Когда же сели обедать, то Маша во все глаза рассматривала Бунтова, и тот невольно отводил взгляд. Да и муж ее, Игорь, - остроносый, с редкими прилизанными волосенками человек неопределенного возраста, - не понравился Бунтову. Поэтому, чтобы не пялиться друг на друга, Бунтов отправился за двор, решив поднять завалившийся забор. Думал, Игорь придет на помощь, но тот так и не появился. Они даже уехали, не простившись, поступили с ним, как с наемным работником. И Бунтов сразу почувствовал себя в этом доме чужим человеком. Не помогло даже и то, что позже к нему пришла Роза и, присев на пенек, вздохнула:

–  Только-только с посудой разобралась.

Она сказала искренне, а он посчитал отговоркой, желанием оправдать дочь и зятя. Роза, видимо, догадывалась о том, что творилось у Бунтова в душе, хотела что-то сказать, но не осмелилась или до конца и сама не знала верного решения, смущенная неожиданным появлением дочери, перед которой не представляла, как вести себя, как объяснить появление в доме постороннего человека. Бунтову тоже не хотелось говорить на эту тему первым, но, чтобы не молчать, сказал:

–  Надо нам с тобой в другие края перебираться, здесь жизни не будет!

–  И куда же?

–  Например, к моему брату. Это в нашей же области, только в другом районе. Место тихое, привольное, земля черноземная - благодать!

–  А жить-то где будем?

–  Присмотрим что-нибудь. Сейчас в каждом селении хватает брошенных домов. Да и не на пустое место поедем. В случае чего, брат подскажет, поможет. А там, глядишь, и сами помаленьку обустроимся.

Роза задумалась и ничего не сказала, и Бунтов понял, что у нее нет желания еще раз менять обжитое место. И он не стал ее волновать, сказал неопределенно:

–  Спешить нам необязательно…

Роза ушла, а Бунтов остался со своими мыслями один на один и не переставал удивляться своей придумке о брате, о котором очень вовремя вспомнил, хотя давным-давно не вспоминал, замотавшись с делами. А что, очень даже хорошая мысль. Главное, что на новом месте не надо будет прятать глаза. Он даже представил, как встретится со старшим братом, которого действительно редко видел, с тех самых пор, когда тот, отслужив в армии и возвращаясь домой, познакомился в дороге с симпатичной девахой, сманившей в свое село с лешачьим названием Сычи.

Да, Андрей легко поддался мечтам и, отработав на следующий день в поле, утром, как только Роза отправилась на почту, завел "Беларусь" и решил вспахать свой огород, чтобы не оставлять - в случае чего - о себе недобрую память. Бунтов заехал на огород, распугав дроздов, облепивших рябины на меже, и, разворачиваясь, не узнал собственного почерневшего сада с наполовину облетевшей листвой и сквозившего теперь оголившимися сучьями. Почему-то никогда прежде не думал, что его сад может выглядеть так пугающе. Он уж допахивал, с особой тщательностью работая у межей, когда в саду мелькнула синим платком Валентина. Она облокотилась о колья и внимательно смотрела на Бунтова, а тот словно не замечал ее. Наконец не выдержал, остановился, подошел к жене и спросил:

–  Чего уставилась-то? Или давно не видела? Вместо ответа, она сама спросила:

–  Тебе не надоело скрываться-то?

У Бунтова мелькнула мысль рассказать о скором переезде, но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:

–  Генка-то не звонил? Ничего не говорил о кормокухне?

–  Звонил, о тебе спрашивал. Чем, мол, отец занимается? Сказала, что пашет день и ночь - краше в гроб кладут.

Он повернулся, не желая более говорить, но она остановила:

–  Да, забыла спросить: сколько должна за вспашку-то?