В сарае вдруг посветлело. Это сквозь грязное, тусклое оконце проник солнечный луч, сделавший оконце золотым. Луч в пространстве сарая серебрился от пыли.

Огляделся. Да, праздных вещей и предметов тут не было. Детская лошадка говорила о труде на пашне и о радости дороги, кукла, завернутая в одежду из лоскутков, - о будущем материнстве. Сравнить ли её с нынешней продукцией для детей, с куклой Барби, этой мини-проституточкой, которая требовала покупки всё новых и новых нарядов, причем только для развлечений: для бала, верховой езды, гольфа, курорта, путешествий с бой-френдом. Нынешний детский мир завален вещами, совершенно лишними для человека. Лишними, но забирающими и внимание, и время.

В сарае всё было совсем не музейное, рабочее, всё то, что кормило и поило и одевало предков нынешних глотателей химической пищи в американских обжорках. Но до чего же легко оказалось обмануть этих потребителей. Конечно, для любого нового поколения дедушки и бабушки и даже и мамы и папы кажутся устаревшими, но почему же нынешние не зададут себе простой вопрос: если жизнь была у старших такая, какой её показывают демократы, то есть страшной, полной лишений, стукачества, голода и холода, страха, мордобоя, измен, издевательства, то что же тогда дедушки и бабушки вспоминают эту жизнь с радостью, со слезами благодарности? В чём тут дело? И теперешняя демократическая чернуха и мерзость радио, экрана, печати не вызывает ли ещё один вопрос: что ж вы, демократы, всё врёте про наше Отечество?

"Бедно жили, а жизни радовались, друг дружку тянули, пропа'сть никому не давали. На работу с песней, с работы с песней. А праздник придёт - босиком плясали".
– Вот ответ моей матери рабы Божией Варвары на теперешнее очернительство недавнего прошлого России.

И конечно, воспоминания о матери открыли для взгляда старинный резной оклад для иконы, помещенный над дверью. Но вот беда - самой иконы не было. Пообещав себе на будущее перенести оклад в красный угол

и найти или купить икону для него, я вышел в холодное пространство зимнего дня.

Да, прекрасен был наступивший день, пришедший к нам всего на один день. Потерять его было преступно. Я решил сделать лыжную пробежку. Долгую, дальнюю. Ещё и для того долгую, что не будут же эти программисты сидеть у меня, без меня и без подпитки. А мне пора жить.

–  Аркаша, - громко произнес я, и он, как лист перед травой, возник у крыльца.
– Спроси их, нет ли у них денег мне на билет. Автобус плюс поезд.

–  И спрашивать нечего, - отвечал Аркаша.
– Пока ты в сарае был, они на косорыловку скребли, карманы по сто раз выворачивали друг у друга.

–  Наскребли?

–  Я подвыручил.

–  А у тебя откуда?

–  Ты ж посылал Ивану за пивом, а дал как на водку, я сэкономил.

–  Оригинально. Все-таки спроси для меня денег на билет. Поймут, что моим деньгам каюк, и разползутся.

–  Как скажешь, барин, - ответил Аркаша, - а ты куда?

–  Не окудакивай, как говорила моя мама.

Всё мне прекрасно подошло: и валенки, и лыжи. Палок лыжных я не нашел, а пока искал, понял, что их могло и не быть. Какие палки, когда руки заняты топором, ружьём, рыбацкими снастями, полезными ношами с реки, лугов, из поля и леса.

Скольжение по снегу было такое, будто лыжи только что смазали. Накат получался размашистый. И опять же, я вновь удивлялся памяти, вспоминались способы ходов по лыжне: двухшажный, одношажный, попеременный. Решил попробовать лыжи и на целиковом насте, свернул с дороги к близкому лесу. Наст держал. И даже как-то весело вскрикивал, будто дожидался именно меня.

И вот тут я, к стыду своему, вспомнил, что в эти два дня с этой пьянкой и не молился, и спать ложился без молитвы. Стыдно. Но чего я хотел? Из такой избы, пропитой, проматеренной и прокуренной, все ангелы-хранители уйдут. Отходит от меня благодать. "Смотри!" - сказал я себе и перекрестился, и оглянулся перекрестить село.

Оглянулся через левое плечо - Аркаша. Да не на самоделках, как я, не в валенках, а на спортивных лыжах с ботинками.

–  Не гони!
– сразу закричал он.
– Подожди проводника. "Сверкнули мечи над его головой.
– "Да что вы, ребята, я сам здесь впервой". Не гони, говорю.

Конечно, он имел в виду не только мою скорость, но и то, чтоб я его не прогонял. Что ты с ним будешь делать? Это называется - нашел нагрузоч-ку. Оправдываясь, Аркаша тараторил, что квартиранты дом покинут, Юля все приберёт, к ночи мы останемся втроем.

–  Ну уж нет, - тут я решился противостать назойливости.
– К ночи я останусь один.

–  Как скажешь, как повелишь, - торопливо соглашался Аркаша.
– Я тогда на крыльце перележу, я привычный.

Вдруг он отпрянул назад, будто кто толкнул его в грудь, как на что напоролся. Я проехал по инерции метра три и остановился. Аркаша, будто муха в паутине, бился с чем-то неведомым. Лицо его было растерянным. Он сунулся вправо от лыжни, ткнулся вперёд - не получилось. Перебирая лыжами, побежал вдоль чего-то невидимого влево и опять споткнулся. Жалобно заскулил: