–  Состояние?
– Начав, я подумал, что надо же было как-то к ним обратиться: коллеги? господа? друзья? братья? Ничего не подходило. Ладно, обойдутся.
– Состояние у России такое же, как и всегда, во все века - тяжелое.

–  Но почему?
– спросили из темноты.

–  Россия - светильник, зажженный Богом перед лицом всего мира. Светильник же не скрывают, а ставят на высоком месте. И очень многим это не нравится. Он их освещает.

–  Но это же хорошо, - усмехнулся кто-то, - на электричество не тратиться.

–  Освещает не местность, - я решил быть спокойным, - а всю мерзость остального обезбоженного мира.

–  Мм-да, - это, по голосу, председатель.
– И почему же в ваших работах настойчиво проводится мысль о невозможности введения демократии в Россию?

–  Жадны и циничны демократы, поэтому. Жадны, видимо, от природы, а циничны от безнаказанности. Демократия позволяет им воровать, она не будит совесть. Врать для демократов - всё равно что с горы катиться.

–  А пример такого вранья можете привести?

–  Говорят, что жизнь в России становится всё лучше, а на самом деле всё хуже и тревожнее. Частные интересы демократов не есть интересы общества. Может, в этом ключ. Они не любят Россию, смотрят на нее как на территорию проживания и наживы. Чтобы их не сковырнули, внедряют в людей желание им подражать. Ну и так далее. Простите, я совсем не понимаю ни вас, ни моей роли здесь, в этом, очень похожем на масонскую ложу, месте.

–  Мм-да, - снова уронил председатель.

А что мне было терять? Если бы я неправду говорил. В конце концов, я же понимаю, что полностью в их руках. Ещё подумал: успеть бы написать послание своим, а как передать? А что я в нём напишу?

–  Вопросы есть к докладчику?

–  Ну уж, - я не мог не улыбнуться, - какой я докладчик? Автор двух реплик. Можно и третью: в России смертность уже давно и постоянно опережает рождаемость, развращение молодежи усиливается, пьянство, хулиганство, проституция, сиротство увеличиваются, и вот всё это называется демократией.

–  То есть, по вашему мнению, надо свергать это правительство?

–  А что толку?

–  То есть?

–  То есть лучше не будет.

–  Но как же вы не учитываете регулятор общественных отношений - рынок?
– Это из темноты какой-то новый, незнакомый голос.

–  Какой рынок? Только что в докладе сказали, что демократия в рынке и не ночевала. Рынок в России позволяет сжирать конкурентов, травить людей некачественными продуктами, ширпотребом подпольных фабрик. Рынок - место действия жадности и корысти. Рынок - родильный дом хамства и подлости. Бедность в России растет, но тут есть и хорошее - бедность освобождает от страха. А что такое рынок для культуры? Выставки похабщины, издевательство над всем святым? Порнография кино и театра.

А что такое рынок для религии?
– Я помолчал.
– Думаю, что ничего нового я вам не сказал, и поэтому сердечно прошу прощения и возможности откланяться. С вашего позволения?

Я встал. Никто меня не удерживал. Дверь предо мной распахнулась. За дверью стояли Лора и Вика. Дверь за мной закрылась.

–  О-о-ой!
– громко и горестно воскликнул я, да так, что они испугались.

–  Что, что с вами?

–  Главный итог двадцатого века то, что Россия безсмертна. Вот это предложение забыл сказать. Может, раз в жизни дали серьезную трибуну, а я забыл. Вернуться уже неудобно. А?

–  Да уж, - посочувствовали сестры.
– Тут главное - не подумать, а вслух сказать: тут же везде аппаратура, запись. Россия безсмертна?

–  Как иначе? Она - Дом Пресвятой Богородицы, подножие Престола Царя Небесного.

–  Так как же тогда Судный день? Всё же провалится, всё же сгорит. Или я не так поняла, мне книжку старец давал про Страшный суд?
– это спросила умная Лора.

–  Да-да, суд-то Страшный будет же, так ведь же?
– это добавила Вика.

–  Куда денешься, будет. Но вот Россия как раз его и пройдёт.

–  Тогда перед Судом вся сволота сюда и приползет.

–  Правильно Лорка догадалась?
– спросила Вика.

–  А откуда сволота узнает про Суд?
– резонно спросил я.
– Ну, что, красны девицы, отпустят меня ваши хозяева?

–  Даже на вездеходе, - сказали они.

На ходу я стал сдирать с себя пиджак, не стесняясь девушек, снял дорогие брюки, попросил свои прежние наряды. Мне вынесли всё мое, и куртку, и лыжи, и валенки.

У крыльца стоял новёхонький сверкающий снегоход. Дверца в выпуклом боку откатилась, обнаружив тоже новенькие внутренноссти. Я торопливо, даже не подумав, что уезжаю не простясь ни с кем, вошел в кабину, отделённую от водителя матовым стеклом, и меня лихо повлекли через тёмное пространство леса и сугробов. И везли довольно долго. Что ж это? Я и на лыжах добрался бы быстрее.