Шрифт:
– Что ты делаешь?
– Ммммммм.
– Охх.
– МММММ.
– Каблуки – надо снять.
– Аххмммммм.
– Охх, чудовище.
Но тебе же нравится. Господи, я еще одет. Осторожные маневры, чтобы не поднялась с пола. Пиджак узкий. Так. Черт с ней, с рубашкой. Штаны.
– Подожди, у тебя есть эти штуки?
Господи, в кармане парки. Соврать:
– Да. – Брюки вниз, слишком узкие, ботинки не вытащить, мода плющовой лиги. Оставим как есть.
– Ты не носишь белья?
– Никогда.
– Ты не обрезан?
– Посмотри.
– О, и правда нет.
– Католик.
– Ужасно.
– Почему.
– Я где-то читала про рак.
– Иммунитет. Вот тебе.
– Охххххх…
– Я унесу тебя на небо, крошка.
– Ох!
Влез. Глаза дикие. Может, бешеная? Нет, такого счастья не дождаться. Вот так, полегче. Так. Так.
– Хмммм.
Глоток пойла, мы не спешим.
– Выпить хочешь?
– Что? Сейчас?
– На.
– Нет. Дальше, дальше.
Теперь немножко вбок. Ого, вот это ноги. К каблукам хорошо бы шпоры. Легче, легче легче легче. Потом пойдет быстрее.
– Оххххххххххххххххххххххххх.
– Мммммм. – В каком ритме? «Ночь в Тунисе». Чарли Паркер. Литавры. Уже близко. Вууууу. Быстрее…
– О Боже…
Никаких молитв, детка, Гноссос здесь. Еще ближе.
легче
легче
легче
анх
Анхх.
АНХ!
– Ооооо.
– Вот.
– Господи.
– Это правда.
– Ты – ты его хорошо надел?
– Кого?
– Эту штуку.
– Какую штуку?
– Контрацептивную.
– Я ее не нашел.
– Что?
– Страсть обуяла.
– ЧТО? – Памела выскользнула из-под него, перекатилась на бок. В семени бухло и парегорик, надо бы сказать что-то ласковое.
– Парегорик.
– Что?
– Во мне слишком много дряни, ты не оплодотворишься.
– Ох, что за гадкое слово. Что мне делать? Оно у меня внутри.
– Держи, – протягивая ей клизму. – Спринцовка для успокоения души.
– Свинья.
Памела выхватила у него из рук клизму и помчалась в ванную. Гноссос остался сидеть в спущенных до ботинок брюках, все еще в рубашке, галстуке и с медленно вянущей эрекцией. Допил стакан скотча и налил новый. За стеной слышались мучительные стоны и фырканье воды. Нужно что-то сказать.
– Тебе помочь?
– Отвали.
Спасибо на добром слове.
Он ретировался к проигрывателю, перебрал всю коллекцию и, не найдя ничего стоящего, остановился на Брубеке. Послышались шаги.
– Помогло?
– Надеюсь. Мне плохо.
– Первородный грех.
– Без тебя не обошлось, спасибо за помощь. И чего ты тут расселся без штанов? Шел бы пока, а? Хоть ненадолго?
Подъем, штаны еще мокрые. От нее? Нет, «Катти-Сарк». Боже, совсем забыл об ужине. Бедный Фицгор.
– Сегодня можно будет переехать?
– Нет! Ох, как мне плохо. Бедный Симон.
Надо бы отлить. Придется поискать другое место.
– Ладно, детка, до новых встреч.
– Забирай, – протягивая ему мокрую сплющенную клизму.
Он швырнул ее за спину, пожал плечами, несколько мгновений грустно смотрел, как Памела стоит у камина, скрестив руки на животе и вздрагивая, затем повернулся, шагнул за дверь и побрел по улице.
Он замедлил шаг только раз, когда из теней появилась странная танцующая фигура: запястья свободно качались, глаза в мрачной безлунной ночи вспыхнули злобой – и пропали. Гноссос таращился на то место, где она только что была. Лысый череп? Сгорбившись от холода он пробирался по снегу. Что за черт. Semper virgini [8] .
8
Вечный девственник (лат.).
Без особого на то соизволения мембрана остается ненарушенной. Скоро, снова говорил он себе, скоро: придет любовь.
Черная распухшая депрессия накрыла его собой и всей тяжестью прорвалась внутрь – через кровь и лимфу его ночи.
3
Тарантул.
Безглазый и мохнатый, прочно уселся во рту, протиснув сквозь сжатые губы темно-коричневую колючую ногу.