– Я знаю, что они делают, Отец. Эти докторишки, образованцы, я знаю, что они делают, очень хорошо знаю. Режут человеку живот и ищут там душу, вот что. Они ищут душу среди кишок, а когда не находят, говорят: «ХА! Нет никакой души! Селезенка есть, а души нету!» – Выпустив рукав и с тяжелым вздохом падая обратно на диван, – А у меня есть душа, правда? У меня есть – скажите им, что у меня есть душа.

– Да, сын мой, да. – Бессознательно отряхивая рукав и ища взглядом поддержки у Хеффа, который как раз вовремя успевает проглотить ухмылку.

– Помогите мне, Отец, я грешен. Я кругом виноват. Моя бессмертная душа в опасности.

– Да, да, конечно, постарайся успокоиться, сейчас, минуточку. – Ошарашенно бросая взгляды на случайные предметы в заплеванной комнате, словно пытаясь защититься хоть чем-то знакомым, священник дрожащими руками открыл елей для растерзанной души. Щурясь, торопливо помолился об отпущении грехов, которыми управлял каждый орган чувств.

Повисла пауза, а после нее – поразительное эротическое ощущение в подошвах. Опустив глаза, Гноссос с изумлением обнаружил, что умащиванию и отпущению грехов подвергаются его ноги.

– Ой, а это еще зачем, мужик?

Священник хранил молчание, и лишь закончив, со слабой улыбкой ответил:

– Грехи в ногах.

– В ногах? – Не обошлось без большого пальца. Блейковский фетиш.

– Они несут человека к грехам.

– А-а. – Он уставился на свои внушительные весла с нелепо торчащими щиколотками, мистер Прав и миссис Лев, пара гермофродитов. Познакомьтесь еще раз, помазанные грешники. Привет, симпатяга. И тебе привет; хош, пощекочу?

– Ну, что ж. – Священник встал и спрятал в сумку флакончик с елеем.

– Мы конечно же не забудем тебя в наших молитвах. Слишком редко нас призывают исполнять такой прекрасный ритуал. Многие, видите ли, думают, что он предназначен только умирающим.

– Охххххх, – прижимая указательные пальцы к вискам.

– Что такое, сын мой?

– Опивки боли, охххх.

– М-да. Нельзя все же настолько отвергать секулярную медицину. – Взгляд на Хеффа, словно просьба о помощи.

– Симптоматичный вздор, Отче; им не вылечить эту болезнь. Вот. – Он потянулся за рюкзаком и выудил два серебряных доллара. – Вот, для бедных.

– О. Что ж, благодарствуйте. М-да. Но что они такое? – С любопытством вертя монеты в розовых пальцах.

– Серебро, Отец. Сейте и да пожнете.

– Да, хорошо. Хорошо, я пойду. Когда поправишься, обязательно вступай в Ньюман-клуб [10] . Там пока совсем мало народу.

– Обязательно, Отец. А можно привести с собой этого падшего ангела? – От такого заявления Хеффаламп чуть не подпрыгнул на месте.

– Конечно, возможно, вас даже заинтересует наш маленький хор. Что ж, мне пора. Прекрасный ритуал. Рад был служить. – Он втиснулся в тяжелое пальто, и, не успел Хеффаламп встать, был уже в дверях. – Нет, нет, я сам. Спасибо. – И ушел.

– Уиии, – заверещал Гноссос, как только стихли шаги. – Сечешь? Сечешь, кто я теперь? Отпущенный, очищенный и безгрешный.

– У тебя все ноги жирные.

– Язычник. Ты разве не боишься гнева Божия?

– Я-то боюсь, старик, а вот ты, похоже, нет. Все, вылезай из койки. Пить будешь?

– Только церковное вино. О, ты послушай этого Майлза. Видишь, я исцелился. – Скатываясь с дивана и на четырех конечностях подползая к динамику. – Секи: так чисто, так возвышенно. Врубайся, какой контроль, – Похмелье еще плескалось в голове.

– Сечь будем потом, – сказал Хеффаламп, выключая проигрыватель. – Черт побери, уже полдня прошло. Тебе нужно оформляться, а мне – узнавать насчет апелляции.

– Что еще за апелляция, старик?

– Меня выперли в середине семестра, я же тебе говорил, но я подал апелляцию.

– Они не могут тебя выгнать, Хефф. – Гноссос перекатился на спину. – Тебе же некуда деваться в этом мире.

– На Кубу.

– Ага, это мы уже слышали. Не то поколение, малыш, только зря вляпаешься. Цветная кровь, без этого никак.

Лицо вспыхнуло.

– Херня.

– Не отнекивайся. Одному из четырех приспичило добыть скальп белого человека. Отсюда и проблемы.

– Это не твои проблемы, баран. Лучше умотать к черту, чем жевать жвачку у Гвидо. – Он подхватил конверт с бланками и крутнулся на месте, тыча в пространство пальцем. – Если я останусь здесь, я превращусь в Г. Алонзо Овуса – десять, блять, лет на академической сцене.

Услыхав это имя, Гноссос заморгал и сел.

– Овус? Ты его видел?

– Он в больнице. Решил прибрать к рукам университет, не высовывая носа из штаб-квартирки. Вот и говори после этого о недальновидности!