У меня возникло ощущение, будто голубой навес над нашим прилавком ограждает меня от всего неприятного. Да, в тот день я действительно была счастлива.

И вот кружка с его именем была готова — все буквы пурпурного цвета, надстрочный значок над предпоследней буквой и точка в конце имени — золотые. А затем, словно в каком-то забытье, нарисовала под его именем золотую королевскую лилию.

— Вот, — сказала я, — как раз то, что надо.

— Вы должны заплатить за это, папа.

— Если мадемуазель Лоусон назовет цену.

— Возьмите с него побольше, мадемуазель, прошу вас, ведь в конце концов это был специальный заказ.

Послышались возгласы изумления, когда граф бросил деньги в миску, которую Женевьева поставила на прилавок. Я была уверена, что он специально поступил так, чтобы собранная нами в пользу монастыря сумма была самой большой среди прочих пожертвований.

Женевьева так и сияла от удовольствия, не менее счастливая, чем я. Когда граф отошел, я увидела рядом с собой Жан-Пьера.

— Мне тоже хотелось бы иметь кружку, — сказал он, — и тоже с лилией.

— Пожалуйста, сделайте для него, мадемуазель, — попросила Женевьева, улыбаясь ему.

Я выполнила его заказ. И тут все стали просить нарисовать лилии, и даже те, кто, купил кружки раньше.

— С лилиями будет стоить дороже! — с триумфом кричала Женевьева.

Я рисовала, а Женевьева заливалась краской от радости и смущения, ибо рядом с ней стоял Жан-Пьер, глядя на нас обеих с доброй улыбкой.

Итак, мы испытали полный триумф. За кружки мы выручили денег больше, чем любой другой павильон. Все только о них и говорили.

А с наступлением сумерек заиграли музыканты и на лужайке, и в зале — кто где хотел — начались танцы.

— Так заведено, — сообщила мне Женевьева. — И все-таки такой ярмарки, как эта, не было и не будет никогда.

Графа нигде не было видно. Его обязанности не простирались дальше обычного посещения ярмарки. Я поймала себя на том, что с тоской высматриваю его, надеясь, что граф подойдет ко мне.

Жан-Пьер по-прежнему стоял рядом со мной.

— Ну, что вы думаете о наших сельских развлечениях?

— Что они очень похожи на сельские развлечения, которые мне знакомы.

— Я рад этому. Потанцуете со мной?

— С удовольствием.

Жан-Пьер взял мою руку и повел в медленном вальсе.

— Интересна вам здешняя жизнь? — спросил он. Когда я кивнула, Жан-Пьер продолжил: — Но вы не можете остаться здесь. У вас есть свой дом.

— У меня нет своего дома, есть только кузина отца Джейн.

— Не думаю, что мне нравится кузина Джейн.

— Почему же?

— Потому что она не нравится вам. Я чувствую это по вашему голосу.

— Неужели я так легко выдаю свои чувства?

— Я немного понимаю вас и надеюсь понять еще лучше, так как мы хорошие друзья, не так ли?

Надеюсь, что да.

— Мы были бы очень счастливы… моя семья и я… если бы вы относились к нам, как к друзьям. Скажите мне, пожалуйста, что вы будете делать, когда работа в замке закончится?

— Уеду отсюда.

— И они очень довольны вами… там, в замке. Это очевидно.

— Да, я думаю, что да. Во всяком случае, я льщу себя надеждой, что хорошо поработала над картинами.

— Вы не должны уезжать от нас, Даллас, — сказал Жан-Пьер. — Вы должны остаться с нами. Мы не можем быть счастливы, если вы уедете… все мы. Особенно я.

— Вы так добры…

— Я всегда буду добр к вам, всю оставшуюся жизнь. И прошу вас остаться здесь навсегда — со мной.

— Жан-Пьер!

— Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, хочу быть уверенным, что вы никогда не покинете меня… никогда не покинете нас. Вы должны быть здесь, здесь ваше место. Разве не так, Даллас?

Я внезапно остановилась. Тогда Жан-Пьер взял меня за руку и увлек под тенистое дерево.

— Скажите да, Даллас!

— Это невозможно!

— Но почему? Скажите мне почему?

— Вы мне нравитесь… Я никогда не забуду, как вы были добры ко мне, когда я только что приехала сюда..