– Я знаю, герр лейтенант. Вы уезжаете. Жалко.

– Почему жалко?

– О, мы так хорошо ладили.

– Это правда. Между прочим, Франц, я не сумел достичь 565 километров в час на моей последней «желтой двойке».

– Я знаю. Этот самолет, который вы видите, не так хорош. Чем дальше мы идем, тем хуже становится техника. Разрыв заклепок, обшивка отполирована ужасно, а двигатель стучит. Я уже вытащил металлические опилки из клапанов. Ваш последний «Мессершмитт» был намного лучше.

– Знаешь, Франц, я все еще задаюсь вопросом, почему я потерпел аварию.

– Так и я, герр лейтенант. Я не перестаю об этом думать. Я думал об этом, когда мы были в Таксеруле. У меня много подозрений, но никаких доказательств.

– Расскажи мне, что знаешь.

– Если вы помните, я получил самолет в мастерских 23 марта, как раз перед полуднем. Сразу после этого пришел приказ на вылет. Двадцать минут спустя вы разбились, не так ли?

– Правильно. Так что?

– В мастерских в Таксеруле работали несколько румын.

– Что из этого?

– Они всегда носили очень заметные красные шарфы.

– Ну и?..

– Я не знаю. У меня нет доказательств. Если бы я смог сам увидеть, что произошло…

– Зачем ты продолжаешь говорить о подозрениях и доказательствах, которых не имеешь? Было бы гораздо лучше, если бы ты искренне сказал мне, что знаешь и что думаешь. Как ты считаешь, почему я разбился?

– Диверсия, герр лейтенант, или, иначе, бомба.

Я молчал. Заложив руки за спину, я ходил туда-сюда и тщательно обдумывал это.

Теперь я понял, от чего были тот удар, подбросивший самолет, и та вспышка.

Франц подошел к «Мессершмитту» и открыл люк масляного бака.

– Взгляните, герр лейтенант. Нужно лишь несколько секунд, чтобы поместить под двигатель бомбу размером с ваш кулак. Эти штуки магнитные и прилипают к металлу словно пиявка. Диверсанты устанавливают часовой механизм, закрывают люк. Стрелка поворачивается в течение тридцати минут, а затем неожиданно – бац!

Франц и я сидели на паре складных табуреток. Он разглядывал свои руки, которые были черны от масла, а я в тишине размышлял над ситуацией. Внезапно я разразился смехом:

– Румыны, конечно, импульсивный народ, подобно мне самому. Странные люди. Они начинают с того, что прикрепляют под животом моего «ящика» адскую машину, а тридцать минут спустя вытаскивают меня из моей кабины. Любопытная нация.

– Естественно, мы не можем это доказать, герр лейтенант.

На следующее утро, очень рано, «Юнкерс» вылетел в Мюнхен. Я не увидел никого из своих старых приятелей. Возможно, это было к лучшему.

Несколькими неделями позже началось русское, наступление. Румыния капитулировала [154] , и советские войска продвинулись в Болгарию, Сербию и Венгрию [155] . Ни слова, ничего не было слышно из Ниша. Моя истребительная группа словно канула в Лету.

Я получил пятнадцать дней отпуска после года, который провел сначала в Трапани, затем в Каза-Цеппера и, наконец, в Балше, около Крайовы, в Румынии. Пятнадцать дней, пятнадцать раз по двадцать четыре часа. Это было любопытное чувство. Я знал, что моего дома больше нет, но было письмо, сообщавшее новый адрес. Я искал его. Я уже видел множество разрушенных городов и несколько раз пролетал над целыми полями руин, но вид родного города – руины, обугленные балки и груды кирпичей, одинокие дымовые трубы, торчащие в небо, уничтоженные здания и развороченные улицы – служил предупреждением и угрозой. Хотя с первой массированной бомбежки прошло несколько месяцев, в воздухе все еще висел запах гари.

По тротуарам ходили молчаливые, изможденные, обездоленные люди с осунувшимися, лишенными выражения лицами и с глазами преследуемых животных. Страх ожидания зловещего воя сирен, приближающегося гула четырехмоторных бомбардировщиков, свиста каскадов бомб, грохота зенитной артиллерии, воплей погибающих. Потерявшийся в толпе большого города, я ловил лишь взгляды, которые были безразличны, но в то же время некоторые из них были откровенно враждебны. Я думал, что в любой момент они могут плюнуть в меня, как однажды это сделал унтер-офицер в Неттуно.

Я шел по темной улице, на которой никогда прежде не бывал, пытаясь найти номера зданий. После длительных блужданий я поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Я услышал быстрые шаги, и дверь скрипнула.

– Du lieber Gott! [156] Петер.

Взгляды нескольких пар глаз устремились на меня. Удивленные возгласы, взмахи рук… Я был дома.

– Ты надолго сюда?

Это был ритуальный вопрос.

– На триста тридцать шесть часов. Я сосчитал их.

– Ах, это надолго.