– Помните, мы говорили о моих отпускниках? – Геннадий Федорович выбрал, на всякий случай, максимально нейтральные слова.

– Об отпуск… Да, вспомнил.

– Ко мне пришла баба одного из них и сказала, что он не пришел этой ночью к ней.

– Аморалка? – снова пошутил собеседник.

– Домой он тоже не приходил, – Геннадий Федорович аккуратно взял со стола карандаш и осторожно повернул его между пальцами, он решил удержать себя в руках во что бы то ни было.

– Серьезно? А может он…

– Не может.

– Вот так категорично?

– Да, вот так.

Андрей Петрович помолчал немного. В трубке было необычно тихо, ни потрескиваний, ни шорохов. Геннадий Федорович легонько стукнул карандашом по столу. Еще раз.

– На последнее место работы кого-нибудь отправлял? – наконец спросил Андрей Петрович.

– Еще нет, – Геннадий Федорович говорил короткими словами и фразами, так было легче контролировать интонации и эмоции.

– И не посылай. Мы сами этим займемся. А ты пока жди моего звонка. Кстати, с тем опером договорились?

– А с ним нельзя договориться.

– Я имею ввиду, с ним вы договорились о помощи для него в расследовании?

Карандаш стукнул по столу сильнее.

– Договариваемся.

– Постарайся, – резко сказал Андрей Петрович и положил трубку не прощаясь.

Геннадий Федорович аккуратно положил трубку на свой телефон, с трудом разжал пальцы и вернул карандаш на место. Выдохнул. Вдохнул и еще раз выдохнул. Резко, с шумом. Прикрыл глаза, замер на несколько секунд и вздрогнул, когда дверь кабинета распахнулась.

Это была Нина. И одновременно эта была не та Нина, которая терпеливо переносила непредсказуемые извивы настроения работодателя, бледнела при вспышках гнева шефа и краснела при его шутках. Та Нина вначале робко постучала бы в дверь кабинета, потом тихим голосом спросила разрешения войти и только потом изложила свою проблему.

Эта Нина отшвырнула в сторону дверь, потом со вкусом захлопнула ее у себя за спиной, решительным шагом пересекла кабинет и остановилась перед столом Григория Федоровича.

– Чего тебе? – неприветливо спросил шеф.

– Пирожков не хотите? – осведомилась Нина.

– Каких пирожков? – Григорий Николаевич не успел сменить вымученное спокойствие на какое-нибудь другое настроение, поэтому вопрос прозвучал тихо, по-житейски.

– Печенных, со сливой! – выкрикнула Нина и шмякнула об стол полиэтиленовый пакет с пирожками, который до этого держала в правой руке.

От удара пакет раскрылся, один из пирожков вылетел прямо на колени Григорию Федоровичу.

И грянул гром. Злосчастный продукт пролетел над самой головой секретарши и припечатался к стене. Следом в воздух взлетели пакет, письменный прибор, листы бумаги – все, что лежало на столе.

– Ах, ты… – далее Гиря на очень повышенных тонах разъяснил Нине все, что думает о ней, о ее родственниках, умственных способностях и половой ориентации и ее и ее родственников, высказал свое отношение ко всем пирожкам в целом и к этим пирожкам в частности.

Первые секунд десять страстного монолога Нина пыталась выстоять, но потом сделала шаг назад, потом еще шаг, споткнулась о стул и со слезами схватилась за ушибленную ногу.

– Дверь закрой! – приказал Григорий Федорович появившемуся на пороге Братку. – А ты перестань реветь!

Нина села на пол и, держась за ногу, горько разрыдалась.

Гиря опешил. Плачущая Нинка была для него зрелищем привычным, но вот такой, по-детски рыдающей, размазывающей по лицу косметику, Гиря видел свою секретаршу впервые.

Гиря потоптался рядом. Кашлянул. Протянул было руку к ее волосам, но остановился. Не царское это, в конце концов, дело, подумал Григорий Федорович и вернулся к столу.

Нина рыдала громко, задыхаясь и захлебываясь слезами. Гиря ждал. Почти минуту. Наконец, ему это надоело. Вообще, терпение не входило в список достоинств Григория Федоровича. Склонность к психологии – тоже. Но в чем ему нельзя было отказать, так это в инстинктивном чутье. Часто он действовал, не отдавая себе отчета, находя единственно правильный выход из сложной ситуации.

Он не стал искать слов утешения. Кричать он тоже больше не стал. Григорий Федорович передвинул с места на место телефон: