Шрифт:
Их нельзя было остановить или уговорить, но их можно было попытаться чем-нибудь занять.
Лукич тяжело вздохнул, громко откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.
Тяжелые прозрачные двери главного входа закрылись, оставив шум снаружи. Только тяжелое дыхание уцелевших и стон кого-то из раненых. И еще какие-то крики наверху, на втором этаже.
Лукич медленно – нарочито медленно – прошел мимо людей по лестнице и сел на ступеньку, положив пистолет рядом с собой.
Все, кто был в вестибюле, – почти четыре десятка человек – смотрели на Лукича. И молчали.
И пока не рвались никого убивать – это было главным.
У них включились мозги, с облегчением подумал Лукич. Теперь будет проще. Намного проще. Нужно только перевести дыхание, чтобы сердце не пробило грудную клетку…
– Это же мент! – выкрикнул мужик с залитым кровью лицом. – Ментяра! Я его узнал… Это ж ты, сука, ко мне подходил… Прикидывался… Форму снял – думал, не узнаю? А теперь тут сидишь? В нас стрелял, сволочь! Мочи его…
Мужик подхватил с пола автомат, нажал на спуск.
Автомат молчал. Патрульный ведь так и не успел передернуть затвор.
– Положи ствол, идиот, – тихо сказал Лукич, не отрываясь, глядя в дуло автомата.
В «макарове» участкового еще было семь патронов. Лукич мог пристрелить горластого, но…
– Положи ствол, алкоголик, – сказал Лукич. – Я пришел арестовать преступников. Вот тех…
Лукич ткнул указательным пальцем вверх.
– Тех, кто все это начал. Я пришел их арестовать. Вот мое удостоверение…
Лукич левой рукой вытащил из брючного кармана удостоверение и показал его толпе.
Медали выпали из кармана на ступеньки. Отскочили и упали ниже.
– Ждите меня здесь, – вставая, сказал Лукич. – Я сейчас пойду и арестую тех. А вы будете свидетелями… Слышали? Свидетелями. Бросьте оружие, гражданин… как там тебя?
– Олиференко… – ответил мужик. – Геннадий Семенович…
– Ты, Геннадий Семенович, свои отпечатки пальцев оставил на автомате. Как теперь докажешь, что это не ты стрелял? Ты отпечатки убийцы залапал, а свои оставил…
Олиференко уронил автомат.
– И опять – придурок. Сотри свои пальцы. Ну?
Олиференко стал обтирать автомат вначале голыми руками, потом остановился, растерянно посмотрел по сторонам. К нему подошла женщина и протянула платок.
– Вы тут все – свидетели, – объявил Лукич. – Перепишите фамилии и адреса, чтобы дать показания… Чтобы никто из убийц не ушел без наказания… Стихи, блин.
Лукич повернулся спиной к вестибюлю и стал подниматься по ступенькам.
– И раненым помогите, – сказал он, остановившись возле дверей на второй этаж.
Взялся за дверную ручку, потянул дверь на себя. Только бы не стали стрелять. Ни те, в вестибюле, ни эти, за дверью.
Если меня застрелят, подумал Лукич, Алена меня просто убьет.
Так, с улыбкой, участковый, старший лейтенант милиции Артем Лукич Николаев, вошел в оперативный центр. И был несколько разочарован – на него не обратили внимания.
Все смотрели на оператора-один. А тот танцевал какой-то странный танец, смесь кадрили, брейка и пляски Святого Витта.
И он, между прочим, имел на это полное право. Лешка Трошин также имел полное право танцевать от радости, но не мог – сидел на полу и размазывал слезы по лицу.
…Получилось. Получилось! Слышите, сволочи? Убийцы… У нас получилось… Обломайтесь, козлы…
На лестничной клетке, когда боец оттолкнул его, Лешка вдруг вспомнил, что они с оператором-один совсем недавно совершили должностной проступок, практически уголовное преступление. Они вывели два огнеблока из-под управления системы. Для того чтобы не дать уничтожить кадропроектор.
Они переключили на ручное управление два огнеблока. Трошин влетел в оперативный центр и пинком погнал оператора-один к его рабочему месту. Оператор как раз собирался уходить. Куда-нибудь подальше. Чтобы не видеть всего происходящего…
Ситуацию он понял за полторы секунды. Еще три секунды у него ушло на то, чтобы переключить огнеблоки на себя и на запасной пульт.
Прицел как раз выискивал очередную десятую жертву, когда длинная очередь разнесла огнеблок вдребезги. Второй точкой управлял Трошин, он одной очередью снес последний огнеблок и открыл огонь по блоку связи и координации.