Облака побежали быстрее, подгоняемые холодным ветром. Где-то прогремел гром, словно небесный исполин прочищал горло.

– Так я прощена? – спросила Кэтриона и прикусила губу, запоздало подумав о том, что лучше бы эти слова остались непроизнесенными.

С грациозностью гимнаста он опустился на папоротник возле нее и заглянул ей в глаза.

– Прощены? За то, что подарили мне самую сладостную ночь в моей жизни? Или за то, что потом заперли в комнате, чтобы уберечь меня от смерти? Кэтриона, мы найдем Эндрю и избавим Глен-Рейлэк от Ратли и Флетчера, верьте мне.

Она отвернулась, чтобы он не мог прочесть отчаяние в ее глазах. Правда ворочалась внутри нее, просясь наружу, но она не могла этого допустить, не могла открыть ему то, что сама уже давно знала. Сохраняя тайну, она чувствовала себя виноватой. Все в ней кричало и требовало отпущения греха. Ей хотелось сказать Доминику: «Прости, прости меня, любовь моя, за то, что я использовала тебя. За то, что после этого я буду вынуждена отвергнуть тебя. Но если бы ты узнал правду, ты покинул бы меня тотчас же, а я нуждаюсь в тебе. Твое тепло спасает меня ото льда в сердце. Потерпи хотя бы еще немного, прежде чем мы расстанемся навсегда».

Она снова взглянула на него.

– Вы же видите, здесь мы не добыли никаких доказательств, зато теперь вы не можете ехать дальше. Вас объявят в розыск. Они снова обвинят вас в убийстве, и на этот раз Флетчер представит свидетелей.

Доминик сел и стал пристально смотреть через луг на колокольчики, танцующие под набегающим ветерком.

– У этих цветов невероятно тонкие стебли, – сказал он.

– Они сильнее, чем кажутся.

– Правда? – Зелень его глаз отсвечивала подобно обманчивой улыбке болотной трясины.

– Не надо, – сказала Кэтриона, вскакивая на ноги, – не смотрите на меня так. Я такая же женщина, как и все. Точно такая же, как ваши любовницы, с которыми вы наслаждались в Лондоне. Как все городские леди. Это просто преходящее влечение, зов тела. Ничего другого между нами нет и никогда не будет. И вы должны принять все как есть!

Он отвел глаза.

– Итак, вы возвращаете меня к нашей сделке? О Боже, а я, сумасшедший, хочу вас даже сейчас. Ужасно хочу, черт побери! Но что вы все время утаиваете от меня, Кэтриона?

Вина вспыхнула вновь, обжигая кожу.

– Зачем вы спрашиваете?

– Сам не знаю зачем, потому что уверен – ответа не будет. Кэтриона, если я сейчас поманю вас, вы придете ко мне в объятия?

Жжение распространилось вглубь, побежало огнем в крови, сплавляя чувство вины с вожделением. Она хотела, чтобы он наказал ее.

– Разве осталось еще куда-то пойти... после вчерашней ночи?

Ямочки заиграли у него на щеках, когда он вновь обратил на нее свой взор.

– Нам нужно исследовать другую сторону страсти, любимая. Я поведу вас туда, куда должен был повести той ночью, если бы у вас не было других забот.

Предательское тепло разлилось у нее между ног. Страсть зрела, как распускающийся цветок, готовый открыть перед ним свои лепестки.

– Я сдержу свое слово и не стану отказывать вам. Но то, куда вы хотите вести меня... это что-то из области греховного?

Доминик улыбнулся:

– Неужто мы позволяем себе что-то дурное, чтобы считать это греховным? – Он дотянулся до нее и поймал ее за руку. – Нет, любимая, я поведу вас в нежность. Я хочу подать вам помощь в трудные для вас минуты, и коль сердце мое преисполнено желанием, это никоим образом не будет данью нашей сделке, а только даром.

– Я не хочу никаких даров, – сказала Кэтриона, – и вам не стоит растрачивать на меня свое сердце.

– О, это уже и так давно произошло.

– И все-таки я беспокоюсь. – Она вырвала у него руку и углубилась в пещеру. – Зачем вам это нужно? Послушайте, я желаю просто быть вашей наложницей. Покажите, что для этого нужно делать!

Доминик вскочил и пошел за ней. Она ловко увернулась, желая рассердить его, чтобы он унизил ее и тем самым заставил заплатить за двуличие.

– Почему вы требуете этого?

– Вы – мужчина, о котором шушукается весь Лондон, мужчина, заставивший рыдать свою жену, вынудивший ее искать спасения у матери. – Распаляясь, Кэтриона продолжала дразнить его. – Мужчина, обученный альковному искусству изощренными российскими шлюхами. Генриетта боялась вас. Она с ужасом рассказывала мне в Эдинбурге, что вы вытворяли с ней в брачную ночь. Все было грязно и отвратительно. «Есть вещи, описывать которые слишком унизительно» – не ваши ли это слова? Я – ваша любовница! Учите меня! Покажите мне, что и как делать!