– Я чувствую себя ужасно, потому что стал причиной ваших переживаний, – пробормотал Прескотт. – Ваша преданность покойному супругу достойна восхищения.

Она захлопала ресницами.

– Ч-что?

– Мне не следовало даже пытаться подбивать вас на осквернение светлой памяти вашего покойного супруга. Видимо, вы его так любили… Очевидно, ваши чувства сильны по-прежнему. Он был… Ему очень повезло с вами. Я ему от души завидую.

Эдвина чуть отстранилась от Прескотта, чтобы посмотреть на него.

– Вы подумали, что… – она показала на свое зареванное лицо, – все это… потому что я скорблю по своему умершему мужу?

– Я знаю, что вы его искренне любили, и, очевидно, даже мысль о близости со мной вас очень сильно расстраивает. Ваши чувства серьезны и глубоки, и от этого я только еще больше уважаю вас и не могу вами не восхищаться.

– Ах, дорогой мой, – вырвалось у Эдвины, которая была растрогана до слез. Но она не могла, воспользовавшись ситуацией, спрятаться за благочестивым фасадом бедной безутешной вдовушки. Любая неискренность была ей противна.

Эдвина высвободилась из объятий Прескотта, подошла к кровати, вынула из стопки одежды нежно-розовый пеньюар и надела его. При этом, завязывая пояс, она чересчур сильно стянула талию, но не стала ослаблять пояс, решив таким своеобразным способом наказать себя.

Стиснув руки в замок, она снова повернулась к Прескотту:

– Я переживаю не из-за кончины своего мужа, Прескотт.

– Не из-за этого? Из-за чего же тогда?

Эдвина вздохнула и опустила глаза.

– Мне кажется… все это объясняется тем, что я непростительно неопытна в вопросах страсти. – Эдвина прошла дальше в комнату. – Я в полном смятении. Я не умею… Я не знаю, как стать… соблазнительной. – Ее щеки запылали. – Просто мне противно чувствовать себя глупой неумехой… Особенно учитывая, что вы привыкли иметь дело с дамами, весьма искушенными в любовных делах.

Прескотт сделал шаг к Эдвине.

– Так, значит, скорбь по покойному супругу здесь ни при чем?

Она покачала головой:

– Нет.

– Но в общем, было бы вполне естественно иметь такое чувство… словно предаешь родного человека…

Скривив губы, Эдвина покачала головой:

– Ничего подобного я не испытываю, поверьте мне.

У него в глазах вспыхнула надежда.

– Может быть, вам кажется, что, когда вы со мной, вы оскверняете его память?..

Она снова покачала головой:

– Вовсе нет.

– Наверное, вы не можете не сравнивать нас?..

– Ну, по-моему, совсем этого избежать нереально.

Прескотт опустил глаза и заметно сник.

В уголках губ Эдвины притаилась улыбка.

– Но, положа руку на сердце, сэр Джеффри во многих отношениях вам проигрывает.

Прескотт воспрянул духом, но в его глазах все еще было сомнение.

– Правда?

– По крайней мере до сих пор было именно так. Я возьму на себя смелость заявить, что это как сравнивать… черствый подгоревший гренок с горячей пшеничной лепешкой, намазанной маслом и клубничным вареньем.

– Неужели я в этом примере – лепешка?

– О да, – улыбнулась она. – С пылу с жару.

– Вам следовало упомянуть абрикосовое варенье, а не клубничное.

– Как я могла перепутать?! – картинно всплеснула руками Эдвина и была вознаграждена его несравненной улыбкой, от которой у нее стало тепло на душе.

Прескотт подошел к ней, взял за руки и сказал:

– Я пришел к вам, Эдвина, потому что хочу вас. А все остальное – мелочи.

– Но, придя ко мне, вы застали меня орошающей слезами покрывало. Это не самый лучший способ соблазнить мужчину.

– Зато он отличается оригинальностью…

– Покрывало – не лучшее, что женщине нужно, чтобы соблазнить мужчину.

– В этом я должен с вами согласиться. Но вы исправили свою оплошность.

– Когда надела свой розовый пеньюар?

– Да нет же, глупышка. Когда вы улыбнулись мне. Улыбка – единственная одежда, которая нужна женщине, чтобы соблазнить мужчину.

После этих слов Прескотт прижался губами к губам Эдвины. И то, что он делал, гораздо красноречивее любых слов свидетельствовало о том, что все тревоги Эдвины были напрасны. Для Прескотта Дивейна не имело ровно никакого значения, как сейчас выглядит Эдвина и во что она одета. Его ни капли не смущало, что у нее растрепанные волосы, зареванное лицо и ярко-красный вспухший нос. Не говоря уже о ее перевернутой вверх дном спальне.

Прескотт торопливо сбросил туфли и пиджак, жилет и рубашку. Он поцеловал Эдвину так, что у нее захватило дух и закружилась голова.

От его поцелуя у нее словно выросли крылья. Эдвине казалось, что она парит в небе, пока она не поняла, что это Прескотт поднял ее на руки.

Он поднес ее к кровати и, прижимая к себе одной рукой, другой стал сбрасывать с кровати ворохи одежды и белья. Затем положил Эдвину на постель и накрыл ее своим стройным телом. Прескотт принялся осыпать ее шею горячими влажными поцелуями, отчего у нее перехватило дыхание.