Монах Содзу, услыхав, что «так, мол, и так», возрадовался, хоть и озадачен был немало. Когда совершались поминальные службы, Гэндзи послал весьма значительные пожертвования.

Однажды, желая узнать о состоянии принцессы из павильона Глициний, Гэндзи отправился в дом на Третьей линии, где был встречен Омёбу, Тюнагон, Накацукаса и прочими прислужницами. «Она явно избегает меня», - с горечью подумал он, но, постаравшись взять себя в руки, принялся беседовать с дамами на разные отвлеченные темы. Тут-то и пожаловал принц Хёбукё. Узнав, что в доме изволит находиться господин Тюдзё, он пожелал видеть его. Украдкой поглядывая на своего собеседника, всегда пленявшего его нежной прелестью черт, Гэндзи думал: «Будь он женщиной…» Разумеется, у него были причины испытывать к принцу особенно теплые чувства, и, пожалуй, никогда еще он не беседовал с ним столь доверительно. «Что и говорить, редкая красота», - думал и принц, любуясь непринужденно изящными движениями Гэндзи. Далекий от мысли, что видит перед собой будущего зятя, он предавался сластолюбивым мечтаниям: «Ах, будь он женщиной…»

Когда стемнело, принц Хёбукё прошел за занавеси, а Гэндзи, проводив его завистливым взором, с горечью вспомнил о том, как в былые дни, сопутствуя Государю, вот так же входил в покои принцессы и беседовал с ней, не прибегая к посредникам. Теперь же она так беспредельно далека… Но, увы, даже думать об этом было тщетно.

– Мне следовало навещать вас почаще, но, не имея к вам никакого дела, я боялся показаться излишне навязчивым… Был бы крайне признателен, если бы вы сочли возможным давать мне какие-нибудь поручения… - церемонно молвил он, уходя.

Даже госпожа Омёбу не находила средств помочь ему. В последнее время принцесса, как видно мучимая еще большим, чем прежде, раскаянием, выказывала столь явное нежелание сообщаться с Гэндзи, что отчасти из жалости к ней, отчасти сознавая собственную вину, Омёбу не решалась даже словечко за него замолвить, и так скучной вереницей тянулись дни. «О превратная судьба!» - думали оба, предаваясь беспредельному отчаянию.

А Сёнагон радовалась нечаянной удаче, выпавшей на долю ее госпожи. Уж не сам ли Будда явил такую милость в ответ на мольбы умершей монахини, которые воссылала она, охваченная тревогой за судьбу своей маленькой внучки? Нельзя сказать, чтобы не было уСёнагон оснований для беспокойства, ведь помимо многочисленных тайных возлюбленных существовала еще и дочь Левого министра, связанная с Гэндзи самыми прочными узами. Все это предвещало немало сложностей, но особое благоволение, коим дарил Гэндзи юную госпожу, позволяло надеяться на лучшее.

По родственникам с материнской стороны положено носить одеяние скорби в течение трех лун, и к концу года с юной госпожи сняли темное платье. Поскольку же монахиня вырастила ее одна, без матери, наряды девочки и теперь не отличались яркостью, она носила розовые, светло-лиловые или светло-желтые гладкие платья, которые были ей удивительно к лицу.

Отправляясь на церемонию Поздравления [8] , господин Тюдзё зашел взглянуть на свою питомицу.

– Чувствуете ли вы себя повзрослевшей с нынешнего дня?
– спрашивает он, и дамы смотрят на него с восхищением. В самом деле, трудно себе представить что-нибудь более прекрасное, чем его улыбающееся лицо.

Юная госпожа неизвестно когда выставила своих кукол и теперь озабоченно суетится вокруг. Гэндзи приготовил для нее шкафчик высотой в три сяку [9] , где среди всего прочего были маленькие кукольные домики, сделанные им самим, и она расставила их повсюду так, что и места свободного не осталось.

– Инуки сказала: «Надо изгонять злых духов» [10]– и поломала все, вот я теперь исправляю, - жалуется девочка, целиком поглощенная своими игрушками.

– Да, она и в самом деле слишком небрежна. Я велю все починить. А вы постарайтесь воздерживаться сегодня от недобрых слов и не плачьте [11] , - наставляет ее Гэндзи и выходит, окруженный свитой столь многочисленной, что она заполняет все вокруг. Дамы собираются у занавесей, желая полюбоваться этим великолепным зрелищем. Вместе с ними выходит и юная госпожа. Вернувшись потом в свои покои, она берет одну из кукол - как будто это господин Гэндзи - и наряжает ее, готовя к отправлению во Дворец.

– Надеюсь, что в нынешнем году вы станете наконец взрослой. Вам уже больше десяти лет, пора расстаться с куклами. У вас есть супруг, и вы должны держаться спокойно, с достоинством, как подобает взрослой женщине. А вы даже причесать себя как следует не даете, - пеняет ей Сёнагон. Она говорит все это, желая пристыдить девочку, у которой на уме одни игры, но внимание юной госпожи привлекает другое: «Значит, у меня теперь есть муж? И такой молодой и красивый, не то что у дам…»

Да, девочка все-таки повзрослела, раз такие мысли стали приходить ей в голову. Тем не менее ее малолетство, скрыть которое было не так-то легко, по-прежнему повергало в недоумение обитателей дома на Второй линии. Они ведь и представить себе не могли, что не совсем обычные узы связывали их господина с этой юной особой.

Из Дворца Гэндзи отправился в дом Левого министра, где его приняли с обычной холодной учтивостью. Раздосадованный упорным нежеланием супруги смягчить свое сердце, Гэндзи сказал:

– О, если б я мог надеяться, что в новом году вы перестанете чуждаться меня и подарите своим доверием…

Но, увы, с того самого дня, как до молодой госпожи дошел слух о некоей особе, поселившейся в доме на Второй линии, она еще больше отдалилась от супруга и терзала себя ревнивыми подозрениями, полагая, что ее соперница будет непременно выдвинута на первое место. Правда, когда Гэндзи, делая вид, будто не замечает ее холодности, пытался шутить с ней, она, не упрямясь, отвечала, да так тонко, как не всякая сумела бы. Будучи на четыре года старше супруга, госпожа подавляла его своей зрелой, достигшей полного расцвета красотой. «Разве можно сказать, что она чем-то нехороша?
– думал Гэндзи.
– Всему виной мое собственное непостоянство, она вправе чувствовать себя обиженной».