Снять цирк было не трудно — я это немедленно сделал, но без разрешения властей я не мог выступать публично. В обыкновенных случаях разрешение без всяких затруднений дает полицеймейстер, но эгот мой концерт был совершенно необычаен. Полицеймейстер не посмеет, конечно, разрешить его своей собственной властью. Придется, думал я, обращаться к генерал-губернатору. Не очень мне хотелось безпокоить столь высокое начальство, и тут кстати я вспомнил, что недавно я познакомился с женой киевскаго губернатора. Это была милейшая дама, которая обожала артистов и не менее, чем артистов, обожала винт. Вот, подумал я, «отсель грозить я буду шведу». Мне поможет Надежда Герасимовна (так, кажется, звали генеральшу). И я устроил себе приглашение к губернаторше на партию в винт.

Играю и жду удобнаго момента. Известно, как действует на человека выигранный шлем. Он становится добрее, радушнее, на все смотрит прекрасно.

И вот, когда губернаторша выиграла свой первый шлем, я и ввернул:

— Надежда Герасимовна, боюсь безпокоить Вашего супруга, а надо.

— А что?

— Да вот, концерть хочу сделать. Для бедняков, для рабочаго люда. А то неловко: все слушают меня, а они не слушают. Времена, знаете, не очень спокойныя, все раздражены. Не спеть рабочим, они как будто обидятся. А петь — от Вашего супруга зависеть… На пять червей я пас.

А Надежде Герасимовне везет. Опять шлем обявила.

— Чего же Вы боитесь? Мой супруг же добрый человек. Первый по доброте в городе, да и по разуму. Вот, я думаю, через полчаса придет домой. Потолкуйте с ним.

— А Вы, дорогая Надежда Герасимовна, поспособствуйте, в случае.

— Ах, песни ваши коварныя! Оне все равно сражают всех. На меня Вы всегда можете разсчитывать.

И через час я уже был в кабинете губернатора.

Действительно, милый человек был этот губернатор. Весьма осанистый, с окладистой бородой, в мундире с какими то обшлагами, обстоятельным, как он сам, голосом, генерал растягивал в ответ на мою просьбу слова:

— Гм… Видите-ли… Гм… Да… Я, конечно… Да… Понимаю… Концерт… Да… Но, ведь, вы — странно! — для рабочих… Вот это… затруднительно. Гм… Да… Это очень хорошо — концерт для рабочих, и сам я, видите, с удовольствием бы, но есть… э… некоторое препятствие. Я не могу его, собственно, Вам сообщить, но оно есть… Не имею права.

Я чрезмерно удивился и невольно тоже заговорил губернаторской манерой.

— Т.е… Гм… Как это… Ваше Превосходительство, не имеете права?

— Да так. Не имею… Но Вам я верю, Шаляпин, я Вас люблю, и давно уже, как артиста. Такой артист, как Вы есть человек благородный. Я Вам обясню, в чем дело, но только Вы мне дайте слово, что уж никому не разскажете.

И губернатор открыл какую то большую папку с бумагами, лежавшую на его рабочем столе. Порылся в ней, вынул бумажку и, протянув ее мне, сказал — «читайте».

— Не про меня это писано, — подумал я, когда в заголовке прочитал подчеркнутое слово конфиденциально. Сбоку на левой стороне бумаги было напечатано М.В.Д. Департамента Полиции. А там дальше губерния, как говорится, писала, что, мол до нашего сведения дошло, что артист Шаляпин отправился по городам Российской Империи устраивать всевозможные вечера, спектакли и концерты с целью революционной пропаганды, и что посему местным властям предписывается обратить на выступления онаго Шаляпина особливое внимание.

Я всегда думал, что по поводу меня больше меня самого знают газеты, а вот оказывается, что Департамент Полиции знает про меня еще больше, чем даже газеты! Удивился. Но я в то же время почувствовал, что предо мною сидит не просто губернатор, а порядочный человек, и я с ним заговорил по-человечески. Я его уверил совершенно искренне, что никакой революционной пропаганды я и в помыслах не имел, что я просто желаю петь для людей, неспособных платить, что я это уже не раз делывал. Я высказал при этом соображение, что отказ произведет на рабочих тяжелое впечатление и еще больше раздразнит их против властей. Генерал меня понял и дал разрешение, но при этом сказал:

— Все дальнейшия вещи будут уже зависеть от полицеймейстера и пристава. Поладьте с ними, как можете.

Киевский полицеймейстер оказался милым человеком. Он заявил, что к устройству концерта с его стороны препятствий не имеется. Но тут возникло новое затруднение, которое надо было как нибудь устранить. Из разговора с делегатами рабочих я понял, что было бы лучше, если бы охрана порядка на концерте была бы поручена самим рабочим. Делегаты говорили, что присутствие в цирке полицейских в мундирах может, пожалуй, вызвать раздражение и случайно повлечь за собою нежелательный скандал. Это уже надо было улаживать с местным участковым приставом, и я к нему отправился сам.

Странный и смешной был этот представитель полицейской власти. Когда я позвонился к нему на квартиру, открыла мне дверь украинская дивчина, — горничная, повидимому, и на вопрос, могу ли я увидеть пристава, ответила, что сейчас спросит Его Благородие:

— Кажысь, воны в ванной.

Ушла, через минуту вернулась и сказала, что если я не чувствую неловкости в этом, то «воны» просять меня пожаловать в ванную. Я вспомнил знаменитый анекдот о Мадам де Сталь и Наполеоне и подумал, что пристав также, вероятно, думаеть, что гений не имеет пола… Нечего делать — иду в ванную. Можете представить себе, как мне было интересно увидеть моего милаго пристава в столь благосклонном ко мне положении. Я еще в гостиннице приготовил программу речи, но увы, по программе мне говорить не пришлось.