— Здравствуйте, г. артист! — заговорил пристав с. украинским акцентом. — Отжешь, ей Богу, как я рад, что вы пришлы ко мне. Может разрешите чокнуться за ваше здоровье?..

Он сидл в ванной выше грудей в воде, а из воды выплывали жирныя, белыя плечи, под синеватым носом распухали темнокожанные усы. Над каждым глазом было по брови, но каждая из этих бровей была отпущена моему приятелю на троих или четырех таких же приставов. Говоря, что хотел бы со мною чокнуться, он как то сипловато из подводной глубины живота смеялся, открыв рот. Тут я заметил, что во рту у него есть золото и чернядь… Перед ним, поперек ванны, лежала доска, а на доске стояла бутылка водки, порядочно роспитая, и что-то вроде студня и соленых огурцов. Хоть час для меня был неурочный, но я сейчас же сообразил, что отказываться от его угощения тоже неурочно… Я моментально принял вид размашистаго весельчака и присел к нему на трехножную какую-то табуретку.

— Квиток! — закричал пристав.

Показалась дивчина. Ей приказано было принести второй стакан, как можно скорее.

— Ну, вот, ишь, ведь, как вы пожаловали. Уже вы мене извините, а я знаете сам доктор. Университетов я не кончал, а соображаю самовластно. От мне говорят, что нельзя пить водки, что будто бы прожигает, так я, знаете, десять минуть провожу в холодной воде. Так что одно исключает другое.

Я ему на это, что, дескать, сам особенно докторам не доверяю, а вот такия народныя средства люблю и уважаю.

— Так, ведь про вас говорят, что вы из народа.

Чокнулись, выпили, закусили огурцом.

— Вот говорю — концерт… Извините — ваше имя-отчество?

— Акакий Хрисанфович.

Обясняю мое дело.

Мой собеседник, несколько выплыв наверх из воды, показал две выпуклый, покрытыя волосами груди.

— То-есть, почему же для рабочих, и как же это так безплатно? Да как же это — всем рабочим? Ихь же у нас сотни тысяч. Губернатор разрешил?

— Разрешил и полицеймейстер. Но сказали, что и к вам нужно обратиться, — безсовестно лгу я.

Откашлялся пристав.

— Так шож я могу вам сделать, если губернатор и полицеймейстер разрешили.

Когда я обяснил, что мне от него надо, пристав вытаращил на меня глаза, с минуту дожевывал минуть пять тому назад разжеванный огурец, вздохнул, голос его упал, как неудавшееся тесто, и он как то безкостно сказал:

— Нехорошо, что вы такия шутки разсказываете мне за приятным завтраком…

Потом голос его стал снова крепнуть, и он сказал серьезно:

— Увы, извините, без надзора… такую штуку оставить не могу.

Я согласился с ним, но подал мысль:

— Дело, Акакий Хрисанфович, только в мундирах. Шлите сколько угодно людей, но только в штатском.

— Вот это дело!.. И для вас, г. артист, я это с удовольствием сделаю.

Выпили еще по рюмочке. Пристав взял мохнатое полотенце, встал, прижал к животу, как мог вытер свою правую руку, протянул ее мне, уверил меня, что любит артистов, в особености таких, которые из народа, и мы дружески разстались.

Я был в восторге. Все так хорошо удавалось. Уже расклеены афиши. Платныя места уже все проданы, а 4.000 безплатных мест делегаты уже унесли на фабрики. Наступает день концерта.

Все было бы хорошо, если бы в цирк Крутикова пошли только те, которые в лотерейном порядке получили билет. К сожалению, пошли и те, которые мест не получили. Пошли именно на концерт, а не на какую нибудь уличную политическую демонстрацию, — пошли не скопом, а в одиночку. Как это всегда в России бывает, каждый из рабочих норовил «как нибудь пробраться», «где нибудь постоять». А так как правильно говорил мне пристав, что в Киеве рабочих было сотни тысяч, то улицы Киева к вечеру оказались запруженными народом. Не только улицы, прилегающая к цирку — все главныя улицы города! Власти, естественно, встревожились, и на Крещатике появились войска.

Я, разумеется, испугался. Какую я заварил кашу!

— Я дал слово, что безпорядков не будет — обратился я к делегатам рабочих. Надеюсь, что рабочие меня уважают и не подведуть.

Должен отдать справедливость рабочим, что они держали себя хорошо.

Все протекало мирно, но положение мое было все же в высшей степени щекотливое. Стало оно и траги-комическим, когда я убедился, что в цирке на спектакль и мне самому никак нельзя протиснуться через толпу. Кто же петь будет? Что делать?

К счастью, отель Континенталь, в котором я жил, прилегал стеной к цирку. И вот я и покойный мой аккомпаниатор Арсений Николаевич Корещенко, открыв окно в корридоре гостинницы, по карнизу и водосточной трубе спустились на крышу цирка. Этим задача, однако, не была решена. В самый цирк можно было нам проникнуть только тем же акробатическим способом через пробитое в крыше окно. Это мы и сделали.

Что было на улицах, я не знаю. Знаю только, что цирк был так набит народом, что зрелище принимало подавляющий и пугающий характер. Естественно, конечно, что концерт начался позже, чем было назначено.