Сталин был не только верховным главнокомандующим, но и диктатором великой державы. Западные государственные, политические и военные лидеры располагали достаточно полной информацией о террористическом характере установленного им режима. И естественно, что, вступая в контакты со Сталиным, они не могли не учитывать эту сторону его деятельности.

Джордж Кеннан, будущий посол США в СССР, во время войны был атташе американского посольства в Москве. Он дал показательную характеристику Сталина: «Смелый, но осторожный, легко впадающий в гнев и подозрительный, но терпеливый и настойчивый в достижении своих целей; способный действовать с большой решительностью или выжидательно и скрытно – в зависимости от обстоятельств; внешне скромный и простой, но ревниво относящийся к престижу и достоинству государства… принципиальный и беспощадно реалистичный, решительный в своих требованиях в отношении лояльности, уважения и подчинения; остро и несентиментально изучающий людей – он мог быть, как настоящий грузинский герой, большим и хорошим другом или непримиримым, опасным врагом. Для него трудно было быть где-то посредине между тем и другим» [330] .

В марте 1945 г. Эйзенхауэр установил прямые связи с советским Верховным Главнокомандующим. 28 марта через американскую военную миссию в Москве он направил послание Сталину. Характерно, что если Эйзенхауэр, посылая Теддера в Москву, получил на это предварительное согласие Объединенного комитета начальников штабов, то данную акцию он совершил по собственной инициативе.

Дэвид Эйзенхауэр называет послание Дуайта Эйзенхауэра Сталину «беспрецедентным» и отмечает, что «он направил его без консультации с Объединенным штабом СОЮЗНИКОВ» [331] .

В послании к Сталину Эйзенхауэр писал, что его ближайшая цель – окружить Рур и отрезать этот индустриальный центр от остальной части Германии. Эту операцию он рассчитывал завершить к 1 апреля, а затем расколоть единый фронт противника, соединившись с советскими войсками. Эйзенхауэр заканчивал свое послание указанием на то, что успех его операций зависит от координации военных усилий с советскими Вооруженными Силами. Союзный главнокомандующий спрашивал Сталина, каковы будут ближайшие планы советского командования [332] .

Показательно, что Эйзенхауэр ничего не сказал в этом послании ни о Берлине, ни о Эльбе как о рубежах, на которые готовились выйти американские войска.

«Сталин ответил Эйзенхауэру очень быстро. Он согласился с предложенным планом и районами для соединения» [333] .

В своем ответе Эйзенхауэру Сталин писал, что Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение и Красная Армия будет штурмовать столицу Германии лишь вспомогательными силами. В действительности уже в то время советским командованием на берлинское направление были брошены огромные силы, «миллион с четвертью солдат и двадцать две тысячи артиллерийских стволов». Англичане заявили Маршаллу самый решительный протест против отказа Эйзенхауэра штурмовать Берлин, «не в восторге они были и от того, что Эйзенхауэр начал непосредственно общаться со Сталиным. Они боялись, что Сталин оставит Эйзенхауэра в дураках» [334] .

Черчилль и руководящие военные круги Великобритании не скрывали своего отрицательного отношения к действиям Эйзенхауэра, они открыто заявили, что ему не было необходимости напрямую обращаться к Сталину, если это и надо было сделать, то только через Объединенный штаб союзных войск. Помимо политической стороны вопроса, Черчилль высказывал и свое несогласие с рядом военных соображений, высказанных в послании Эйзенхауэра Сталину [335] . В частности, это касалось вопроса о Берлине. «Идея пренебрежительного отношения к Берлину, – заявлял британский премьерминистр, – и предоставления возможности в будущем русским брать Берлин не кажется мне правильной» [336] .

Британский премьер-министр был искренне убежден, что он – настоящий военный стратег, а поэтому все серьезные вопросы необходимо согласовывать с ним или с его штабом.

«Черчилль был страшно разгневан на Эйзенхауэра за то, что тот не проконсультировался с его советниками, с союзным комитетом начальников штабов или со своими политическими руководителями, а также за то, что Эйзенхауэр, как он считал, не в состоянии здраво оценивать политическую обстановку» [337] .

Эйзенхауэр в ответ на все критические замечания отвечал, что его цель – уничтожение германской армии и победа, что этой задаче он подчиняет все свои действия. В документе, направленном одновременно Черчиллю и Объединенному комитету начальников штабов, он подробно излагал свои военные планы на заключительном этапе войны. В частности, Эйзенхауэр подчеркивал целесообразность соединения русских и западных союзников на юге Германии [338] .

По мере приближения окончания войны активность Черчилля все более возрастала. «…Скоро выяснилось, – вспоминал Эйзенхауэр, – что премьер-министр серьезно возражает против моих действий такого рода». Черчилль считал, что, «поскольку кампания теперь приближалась к завершению, действия войск приобрели политическое значение, которое требует вмешательства политических лидеров в разработку широких операционных планов» [339] .

Отношение советской стороны к Черчиллю было далеко не однозначным. В Советском Союзе была хорошо известна роль этого политика как одного из организаторов антисоветской интервенции в годы Гражданской войны в Советской России. Для советского руководства не была секретом его позиция в вопросе об открытии второго фронта. Вместе с тем, как государственный, политический, военный лидер, Уинстон Черчилль был, несомненно, выдающейся фигурой. И, очевидно, Сталин был искренен, когда во время одной из встреч на Ялтинской конференции он предложил тост за руководителя делегации Великобритании, назвав его человеком, «который рождается раз в столетие», чьи личные качества оказывают воздействие на ход истории, человеком, который «в то время, когда вся Европа была готова распластаться перед Гитлером, заявил, что Британия выстоит и будет в одиночку, без союзников сражаться против Германии» [340] .