Несколько мгновений мисс Беллингэм задумчиво смотрела на меня, а затем тихо рассмеялась.

— Большая любезность, которую я должна вам оказать, сводится к тому, чтобы позволить вам сделать нам еще большую любезность через посредство вашего друга.

— Нет, — запротестовал я. — Вы ошибаетесь. Доктором Торндайком руководит совсем не доброжелательство, а профессиональный интерес.

Она скептически улыбнулась.

— Вы не верите? — продолжал я. — Возьмем другой случай. Почему хирург встает ночью с постели, чтобы сделать экстренную операцию в госпитале? Ему не платят за это. Неужели вы думаете, что это альтруизм?

— Конечно, да. А разве нет?

— Конечно, нет. Он поступает так потому, что это — его дело, потому что его обязанность — бороться с болезнями и побеждать их.

— Не вижу большой разницы, — сказала она. — Работа эта делается из любви к ней, а не из-за оплаты. Тем не менее, я сделаю так, как вы хотите, если это понадобится. Но не буду считать, что отплачиваю вам этим за вашу любезность.

— Мне все равно, лишь бы вы это сделали, — сказал я, и некоторое время мы молча продолжали свой путь,

— Не правда ли, как странно, — сказала она, — наш разговор всегда возвращается к моему дяде. Ах, кстати! Это напомнило мне, что те экспонаты, которые он пожертвовал Музею, находятся в той же комнате, где и изображение Эхнатона. Не хотите ли их посмотреть?

— С большим удовольствием.

— Тогда пойдемте сначала осмотрим их. — Она остановилась, а потом робко добавила, краснея:

— Мне хотелось бы представить вам одного своего милого старого друга, — конечно, если вы мне это позволите. — Последние слова она добавила очень поспешно, видя, что я не слишком обрадован ее предложением. В душе я посылал этого друга к черту, особенно, если он был мужского пола.

Ее робкий взгляд и румянец, вспыхнувший на ее лице, когда она заговорила, были для меня зловещими предвестниками, которые заставили меня мрачно задуматься, в то время как мы подымались по лестнице и миновали широкую арку. Я боязливо взглянул на свою спутницу и встретил ее спокойную непроницаемую улыбку. В этот момент она остановилась против стенной ниши и повернулась ко мне.

— Вот мой друг! — сказала она. — Позвольте представить вам Артемидора из Фаюма. Не смейтесь! — заметила она. — Я говорю совершенно серьезно. Разве вы никогда не слыхали о благочестивых католиках, которые поклоняются какому-нибудь давно умершему святому? К Артемидору у меня именно такое чувство, и если бы вы только знали, сколько утешения он мне доставил в моем одиночестве. Вам это кажется смешным, — закончила она с оттенком разочарования, так как я продолжал молчать.

— Вовсе нет, — ответил я серьезно. — Я вполне вас понимаю, но только не знаю, как выразить это.

— Не важно, что вы не находите слов, лишь бы вы это почувствовали. Я так и думала, что вы меня поймете. — И она улыбнулась мне так, что радостная дрожь пробежала по всему моему телу.

— Нам не следует, однако, задерживаться, если вы хотите посмотреть еще дар моего дяди, так как тот зал закрывается сегодня в 4 часа.

Она перешла в другой зал, где остановилась перед большим, вделанным в пол ящиком, в котором находились мумия и большое количество других предметов. На черной дощечке большими буквами было перечислено все содержимое этого ящика, а также стояло нижеследующее краткое пояснение.

«Мумия Себек-Хотепа, писца эпохи 22-й династии, и различные предметы, найденные в его могиле. В числе их находятся 4 Канопских сосуда, в которых хранились вынутые при бальзамировании внутренности, фигурки Ушебти, провизия для покойника и различные предметы, ему принадлежавшие: его любимый стул, подушка, его дощечка с письменными принадлежностями, на которой написано его собственное имя и имя фараона Осоркона I, в царствование которого он жил; и различные другие предметы. Дар Джона Беллингэма, эсквайра».

— Они соединили все предметы в одном месте, — пояснила мисс Беллингэм, — чтобы показать содержимое могилы человека, принадлежавшего к высшему классу. Вы видите, как человек заботился о своем посмертном комфорте: он запасался провизией, соответствующей обстановкой, дощечкой с письменными принадлежностями, которыми он привык писать на папирусе, и рядом слуг.

— Где же слуги? — спросил я.

— А вот эти маленькие фигуры — Ушебти, — отвечала она. — Это прислужники покойника в загробном мире. Странная идея, не правда ли? А впрочем, все это последовательно и разумно, если уже принимать веру в продолжение личного существования независимо от тела.

— А маска на покрышке — всегда портрет, не правда ли?

— Да, в сущности, даже больше, чем портрет. До известной степени это — само лицо покойника. Эта мумия заключена в пелену, сделанную по фигуре. Пелена состоит из целого ряда слоев, льняных или папирусных, соединенных клеем или цементом, а когда пелена была пригнана по мумии, ее примуравливали к телу, поэтому часто она рисовала общие контуры как лица, так и тела. Когда цемент просыхал, пелена покрывалась тонким слоем штукатурки, а лицо делалось еще рельефнее. Затем рисовались украшения и делались надписи. Таким образом, в этой пелене тело было спрятано, словно орех в скорлупе, в отличие от более древних обычаев, когда мумию просто обматывали тканями и клали в деревянный гроб.